Острые края

В этот момент ей больше всего на свете хотелось поцелуя, но она не была уверена, что ее решимость выдержит такое испытание, и потому послала быстрый воздушный поцелуй дверной створке и захлопнула ее за собой. Она быстро проскочила через темный двор и выскользнула за тяжелые ворота на улицу, надеясь, что Шеведайя не сразу присмотрится к содержимому первого кошелька. Пусть этим она навлечет на себя вселенские кары, но разве не отдашь чего угодно за возможность хотя бы представить себе ее лицо, когда она обнаружит, что к чему.

День представлял собой одно сплошное фиаско, но, судя по всему, дела могли обернуться много, много хуже. У нее еще оставалась пропасть времени, чтобы успеть на корабль до начала отлива. Каркольф нахлобучила капюшон, поморщилась от боли в только что зашитом порезе, и в невесть откуда взявшейся язвочке, и в промежности, где натирал этот треклятый шов на штанах, и зашагала сквозь туманную ночь – не слишком быстро, не слишком медленно, а так, чтобы не вызывать никаких подозрений.

Проклятие, как же она ненавидела Сипани!

Сотворить чудовище

Карлеон, лето 570 года

– Отец, что такое мир?

Бетод, моргая, посмотрел на старшего сына. Скейлу уже одиннадцать, а мира за всю свою жизнь он, почитай, и не видел. Разве что считаные мгновения. Просветы в кровавом мареве. Пытаясь сообразить, что же ответить, Бетод вдруг понял, что и сам толком не помнит, как выглядит мир.

Сколько уже лет он живет в непрерывном страхе?

Он присел на корточки перед Скейлом и вспомнил, как его собственный отец, скрюченный болезнью и старый не по годам, так же сидел перед ним на корточках. «Бывают такие люди, которые ломают то, что попадается под руку, лишь потому, что могут это сделать, – прошептал он тогда. – Но война – это последний довод вождя. Только начни войну – и ты при любом ее исходе проиграл».

Несмотря на все одержанные победы, на все невероятные удачи, на то, что враги неизменно уходили в грязь, все притязания подтверждались, и все земли захватывались, Бетод год за годом проигрывал. Теперь он это видел.

– Мир, – сказал он, – это когда все враги примирились, все долги крови оплачены, и все согласны со сложившимся положением дел. Во всяком случае, более или менее согласны. Мир – это когда… когда никто ни с кем больше не сражается.

Скейл, нахмурив лоб, обдумывал услышанное. Бетод любил его, конечно же, как не любить сына, но даже он был вынужден признать, что мальчик не из самых сообразительных.

– Если так… то кто же побеждает?

– Все, – сказал Кальдер.

Бетод вскинул брови. Его младший сын соображал столь же быстро, сколь медленно это делал старший.

– Совершенно верно. Мир – это когда победителем оказывается каждый.

– А Гремучая Шея уверяет, что, пока ты жив, никакого мира не будет, – сказал Скейл.

– Уверяет. Но Гремучая Шея из тех людей, кто очень легко разбрасывается словами. Уверен, что, подумавши, он переменит свое мнение. Тем более что его сын сидит на цепи у меня в застенке.

– У тебя? – бросила Урси из угла комнаты, оторвавшись от расчесывания волос ровно на столько времени, чтобы одним глазом взглянуть на него. – Разве он не пленник Девятипалого?

– Девятипалый отдаст его мне. – Бетод произнес эти слова таким непринужденным тоном, что можно было подумать, будто речь шла о какой-то пустяковине, вроде щелчка пальцев, а не о серьезном деле, на которое он решился, только собрав всю свою смелость. Что за вождь такой, если он боится попросить своего поединщика об услуге?

– Прикажи ему это сделать. – Странно было слышать мужские слова, произнесенные тонким мальчишеским голосом Кальдера. – Заставь его.

– Приказать ему я не могу. Сын Гремучей Шеи – пленник Девятипалого. Он захватил его в бою, а у названных свои обычаи. – Важнее было то, что Бетод не был уверен, что Девятипалый его послушается, не знал, что делать, если он откажется повиноваться, а сама мысль о том, чтобы проверить это, наводила на него страх. – Есть определенные правила.

– Правила для тех, кто должен им подчиняться, – сказал Кальдер.

– Правила существуют для всех, а для вождей – в первую очередь. Если не станет правил, все люди будут существовать поодиночке, и каждый будет владеть лишь тем, что сможет одной рукой урвать у мира и другой – удержать. Хаос.

Кальдер кивнул.

– Понятно. – И Бетод знал, что так оно и есть. Как же мало сходства между его сыновьями. Скейл – коренастый блондин, грубиян. Кальдер – тощий, темноволосый и хитрый. И оба так похожи на мать, что Бетод иногда гадал, досталось ли им хоть что-нибудь от него.

– И что мы будем делать, если случится мир? – спросил Скейл.

– Строить. – Бетод улыбнулся, вспомнив о своих планах, которые обдумывал так часто, что порой готов был воспринимать их как нечто уже свершившееся. – Мы отправим людей по домам – к их ремеслам, их семьям, их урожаям. А потом мы заставим их платить нам налоги.

– Налоги?

– Это южане придумали, – пояснил Кальдер. – Деньги, значит.