Острые края

– Они еще не ушли? – спросила Риама, осторожно подойдя сзади и выглядывая из-за него наружу; половина ее лица, освещенная солнцем, была белой, а другая оставалась в тени. С каждым днем она все больше походила на мать.

– Я скажу, когда они уйдут! – проворчал он, загораживая телом дверь. Он участвовал в инглийском походе Бетода. Он и сам кое-чего натворил, и видел, что творили другие. Трут знал, насколько тонка грань между недовольными обитателями дома и их черными костями, заваленными обугленными бревнами. Трут знал также, что, пока солдаты Союза находятся возле нижней кромки его поля, они находятся именно там, где надо. – Сиди в доме! – крикнул он ей вслед, когда она, надувшись, поплелась в заднюю комнату. – И не вздумай открывать ставни!

Когда он снова посмотрел наружу, из-за угла с безмятежным видом, как в любой день доброго недавнего прошлого, вышел Кован с подойником в руке.

– Ты, мальчишка, все мозги растерял? – рявкнул Трут, когда он проскользнул в дверь. – Я ведь, кажется, велел тебе не показываться им на глаза.

– Но ты же не сказал, как это делать. Они лазают повсюду. Если они увидят, что я прячусь от них, то обязательно решат, что у нас есть что скрывать.

– А у нас действительно есть что скрывать! Или ты хочешь, чтобы они еще и козу отобрали?

Кован опустил голову.

– Она и молока дает совсем немного.

Теперь Труту было не только страшно; он еще и виновным себя почувствовал. Подняв руку, он взлохматил волосы сына.

– Сейчас никто ничего не дает. Война. Так что нужно держаться незаметно и двигаться попроворнее. Понял?

– Да.

Трут взял у Кована ведро и поставил около двери.

– Иди в дом, к сестре, ладно? – Тут он взглянул за дверь и выругался шепотом.

К дому приближался воин Союза, причем облик его нравился Труту куда меньше, чем любого другого из пришельцев. Здоровенный, почти без шеи, зато в редкостно мощных латах. С одного боку у него висел меч в ножнах, с другого – второй, покороче. Пусть Трут и не был знаменитым воином, но виды повидал и мог различить убийцу в толпе, а при появлении этого здоровяка у него не по-хорошему побежали мурашки по хребту.

– В чем дело? – спросил Кован.

– Быстро в дом, я сказал! – Трут выдернул из-под стола топорик – он лежал совсем рядом с его ногой – и стиснул в кулаке прохладное отполированное топорище; во рту внезапно пересохло.

Пусть он не тот боец, каким был когда-то, и никогда не славился среди соратников, но мужчина не может называться мужчиной, если не готов умереть за своих детей.

Трут был почти готов к тому, что ублюдок без шеи выхватит один из своих мечей и выбьет дверь, а вместе с нею и Трута. Но он всего лишь сделал два медленных шага по крыльцу – Трут был не слишком искусным столяром, и его изделие устало заскрипело под тяжелыми сапогами – и улыбнулся. Неубедительной, почти жалобной улыбкой, которая явилась не сама собой, а потребовала значительного усилия. Как будто он улыбался, преодолевая боль в воспаленной ране.

– Привет, – сказал он на северном языке. Трут почувствовал, что его брови поползли на лоб. Никогда еще ему не доводилось слышать такого странного тонкого голоса у мужчины, тем более столь крупного, как этот. Вблизи оказалось, что глаза у него не жестокие, а печальные. На перекинутом через плечо ремне висел кожаный ранец с вытисненным на нем золотым солнцем.

– Привет. – Трут попытался придать лицу равнодушное выражение. Не злобное. Не испуганное. Никто и звать никак. И уж, конечно, такой человек об убийствах и помыслить не может.

– Меня зовут Горст. – Трут не счел нужным отвечать на это. Именем, как и всем остальным, следует делиться с другими, только когда нужно. Молчание затянулось. Нехорошее, зловещее молчание, разбавленное долетающими с нижнего края поля негромкими раздраженными выкриками людей и ржанием лошадей. – Я не ошибся, твой сын действительно нес молоко?

Трут прищурился. Вот и настал момент истины. Начни отпираться, утверждать, что этому самому Горсту все померещилось, и рискуешь разозлить его и навлечь на себя и детей еще большую опасность. Признаться, что, дескать, так – рискуешь лишиться еще и козы вместе со всем остальным. А воин Союза, стоявший перед дверью, переступил с ноги на ногу, и свет ярко блеснул на стальном навершии рукояти одного из мечей.

– Ага, – хрипло выдавил Трут. – Есть маленько.

Горст запустил руку в ранец – Трут неотрывно следил за каждым движением его могучей длани – и извлек деревянную чашку.

– Не могу ли я попросить у тебя немного?

Чтобы взять ведро, Труту пришлось положить топор, но какого-либо еще выбора он не видел. В эти дни, казалось ему, выбора и вовсе никакого не было, как у листка, подхваченного ветром. Так небось всегда бывает с простым народом, когда война идет, решил он.