Острые края

Дерибан кивнул, махнул рукой, подавая знак, и окрестности огласил звук рога, а Бледноснег уже отвернулся от неудавшейся стычки и зашагал через кусты, не забыв низко пригнуться и медленно покачивая головой на ходу.

Когда-нибудь… Когда-нибудь он все же устроит идеальный набег.

Пендель услышал негромкий звук рога. Выглянув между спицами тележного колеса, он увидел людей, бегущих к лесу. Северяне отступали. Накатившее на него облегчение оказалось столь сильным, что он чуть не закончил то дело, которое не успел начать в лесу. Но времени для облегчения в переносном, в прямом ли смысле у него не оставалось. Капитан Бронкенхорм наверняка уже мчится с подразделением, и если кто-нибудь увидит, как Пендель, прячется под телегой, выглядывая из-за колеса, будет неладно. Из штаба маршала Пенделя уже выгнали. Он плохо представлял себе, куда может угодить тот, кого выгонят из охраны обоза, и не имел никакого желания точно выяснять это.

Он тщательно осмотрелся, чтобы удостовериться, что его никто не видит, в очередной раз подтянул брюки, в очередной раз проклял сломанную пряжку и выскочил из-под фургона. И громко ахнул, чуть не споткнувшись о труп солдата Союза, под рукой которого лежал окровавленный меч. И широко улыбнулся. Более чем кстати. Он поспешно нагнулся, подхватил оружие, с воинственным видом выпрямился во весь рост и решительно зашагал через вытоптанные посевы, размахивая украденным мечом.

– Ну-ка, вернитесь, поганцы! Я вам всем покажу, что такое добрая сталь! Вылезайте, чтоб вам пусто было!

Убедившись, что на него устремлено множество глаз, он гневно швырнул меч наземь и заорал, повернувшись к лесу:

– Трусы!

Кто-то что-то орал, но Горст не слушал. Он смотрел на один из трупов. Молодой офицер армии Союза с разрубленной головой, половина лица разворочена до неузнаваемости, а на второй, с потеками крови, застыла лукавая мина, как будто он только что сделал вопиюще непристойное предложение.

Он ведь представлялся; как же его имя? Горст скорчил гримасу, как будто рассчитывал таким образом получить ответ, но тщетно. Честно говоря, я не слушал его

. Горст припомнил: офицер говорил, что был женат. Что-то говорил о ребенке. Бернс, что ли? Фернс? Горст припомнил ощущение, когда конец его меча мимолетом зацепился за что-то. Я почти не заметил этого события. А для него оно оказалось концом всего. Не то чтобы Горст был уверен, что дело обстояло именно так. Возможно, это сотворил его клинок. Возможно, чей-то чужой. Совсем недавно тут не было недостатка в смертоносной стали, а что-то сказать с уверенностью о подробностях боя очень трудно.

Горст тяжело вздохнул. А какая, в общем-то, разница? Неужели он был бы менее мертв, если бы его голову раскроил меч северянина?

Он вдруг обнаружил, что наклонился и, взявшись руками за лицо мертвеца, пытается придать ему более благообразное выражение, но, несмотря на все его старания, окровавленная плоть сохраняла ту же вызывающую ухмылку.

Должен ли я терзаться угрызениями совести? Перед новорожденным ребенком? Перед нищей вдовой? Перед всей семьей, которая соберется, чтобы услышать обнадеживающие вести об успешном ходе войны, а вместо этого разрыдается над полученным письмом? Завывая, раздирая одежды! Этот Вернс, или Пернс, или Смернс никогда больше не заявится на зимний фестиваль! Горст надул щеки. Он чувствовал лишь легкое раздражение, постоянный фон его общей разочарованности в жизни, и столь же легкий дискомфорт от того, что сильно вспотел под доспехами. Какое же все-таки я чудовище, если несколько капель пота тревожат меня сильнее, чем собственноручно совершенное убийство?

Горст проводил хмурым взглядом нескольких отставших северян, скрывающихся в лесу. Так же хмуро он смотрел на солдат, которые изо всех сил старались сбить пламя, уже перекидывающееся на другие повозки. На офицера Союза с расстегнутым поясным ремнем и сползающими брюками, который размахивал окровавленным кулаком. Еще более хмуро он смотрел на домик, стоявший почти на самой вершине холма, и его чуть приотворенную дверь. Он выпрямился, обхватил рукоять своего длинного меча и побрел вверх по склону.