Освободители

«Это походило на марш привидений в ночной тьме… И если бы он не предназначался для ужасного и кровавого деяния, то мог иметь своеобразную поэтическую красоту.

Испанцы… проснулись в испуге и со свойственным им мужеством, благодаря которому они столь многого добились в Новом Свете, бросились защищать свой корабль. Отвага патриотов, которая в какой-то момент парализовала роялистов, была сравнима с доблестью достойных восхищения вождей, рожденных для битвы и не знавших страха. Палуба оказалась слишком узкой, чтобы вместить столько героев сразу. Требовалось полуденное солнце, чтобы прогнать ночь и озарить подобное событие. И все же для тех, кто пал с криком „Да здравствует Испания!“ и проклиная „пиратов“, все было напрасно. Марсы были заняты матросами адмирала, которые с высоты расстреливали свои жертвы, а шпаги и сабли косили бравых испанцев».

Сам Кокрейн одним из первых взобрался на палубу. Однако вахтенные услышали звон якорных цепей. Мушкетный выстрел в упор отбросил его обратно в лодку, и он серьезно повредил спину об уключину. В запале он вновь полез через борт на палубу, но другой караульный тоже заметил его и тут же был застрелен. Люди Кокрейна устремились на абордаж, но элемент внезапности был утрачен. Испанский капитан собрал свой экипаж на полубаке, и оттуда они обрушили на палубу град пуль. Кокрейн и капитан Гайс повели людей в атаку, но Кокрейн был ранен в ногу. Не имея возможности двигаться, он устроился на пушке и оттуда руководил штурмом. Прилив обернулся против испанцев, и многие попрыгали в воду. Капитан Койг сдался Кокрейну, но почти сразу же был ранен шальной пулей. Потеряв одиннадцать человек убитыми и тридцать ранеными, всего за семнадцать минут ожесточенной схватки Кокрейн захватил испанский флагман.

Теперь предстояло самое трудное: вывести «Эсмеральду» из бухты. Оказавшись на борту, Кокрейн приказал немедленно готовить снасти к плаванию, но прежде ему очень хотелось захватить стоявший неподалеку бриг «Майпу», а остальные суда пустить по течению. Это казалось совершенно безумной затеей, учитывая, что всего в трехстах ярдах находились главные береговые батареи, а во тьме вслепую, наугад палили канонерки. Несомненно, было лишь вопросом времени, что они попадут в корабль. Пока чилийцы занялись грабежом, а английский экипаж дружно напивался, Добравшись до винного погреба. Кокрейн, заметив опознавательные огни, зажженные на находившихся неподалеку британских и американских судах — они стали покидать бухту, чтобы не оказаться под огнем, — приказал зажечь такие же на «Эсмеральде», справедливо полагая, что испанцы не решатся потопить нейтральный корабль. И он оказался прав: пушки внезапно смолкли.

Вернувшись на шлюпке на «О’Хиггинс», чтобы заняться лечением ран, Кокрейн пришел в ярость, когда обнаружил, что в его отсутствие Гайс, подняв паруса на «Эсмеральде», полным ходом уходит из бухты, не дожидаясь, пока остальные корабли будут «захвачены либо сожжены», как того хотел Кокрейн. Пожалуй, благоразумие и осторожность были в данном случае уместнее: гораздо важнее было вывести корабль — гордость испанского флота — и включить его в состав флота восставших, чем рисковать им, пытаясь нанести удар испанцам. Когда испанские пушки вновь открыли огонь, «Эсмеральда» вместе с двумя захваченными канонерками оказалась вне досягаемости их огня. А на следующий день, когда шлюпка с американского корабля «Македонский», матросы которого приветствовали Кокрейна, как обычно, отправилась в Кальяо за провизией, ее экипаж был подвергнут линчеванию за предполагаемое сотрудничество с бунтовщиками. Это наверняка был один из самых лихих и отчаянных рейдов в истории морского флота и самый знаменитый подвиг в необыкновенной карьере Кокрейна.