Освоение времени

Расспросы Симона ничего не дали мне определённого. Для его восприятия — аппаратчики тоже представлялись тёмными массами, с большой скоростью снующие по дороге времени. Таким образом, нечто подобное и я видел — туманное облачко. А для Сарыя — неожиданный с ног сбивающий вихрь, или внезапно возникающие закрытия. У него из-за них были, хотя он не признаётся, какие-то неприятности. Как будто.

— Едва убедили их изменить трассу движения. А то среди ходоков всякие нелепые сказки стали появляться, — пояснил Симон. — Ходоки же суеверны, как старые женщины.

Вот и отметка. По моему представлению именно здесь находится граница оговорённого для встречи года. Сунув руки под лямки рюкзака, я осмотрелся.

Аппаратчик, если это был он, висел метрах в ста пятидесяти по направлению к будущему. Тёплое розовато-жёлтое сияние окружало его, словно он горел в пламени свечи, каплевидный абрис которого колыхался и ещё больше увеличивал иллюзию подобия язычку огня, но уж очень большому. Ни свечение, ни человек в нём — темнеющая издалека фигурка — земли не касались. Парили.

Точность, подумал я, для рандеву вполне приличная. Конечно, если бы мы с аппаратчиком проявились в реальном мире, то никогда бы не встретились. Нас разделяли бы тысячи лет и тысячи километров неведомых пространств. Впрочем, то, что я его видел, зависело не от меня, а от него. Вообще, на дороге времени видимость не та, что в реальном мире. Бывает, иного ходока можно не увидеть даже на расстоянии нескольких шагов. Пока лоб в лоб не столкнёшься.

Он меня заметил, я ему помахал рукой, подзывая к себе. Всё было так просто, будто стою утром — ещё сумрачно вокруг — на обочине дороги, останавливаю такси, чтобы подбросило до нужного пункта.

Сияние привспыхнуло, загустело до сиропного цвета и медленно приблизилось ко мне.

Аппаратчик, по-видимому, мой ровесник, с интересом посматривал на меня и не скрывал этого. Был он тонок и высок, одет просто, но униформа (об униформе я узнал позже) сидела и смотрелась на нём вечерним костюмом, так она подходила к его росту, фигуре, движениям, хотя и ограниченным рамками аппарата

Никакой это не аппарат, а сложный, наверное, до невозможности кокон, укутавший человека. Его движение — отчуждение потока времени, он для него не существует, он вне него. В нём, наверное, и в космос податься можно…

Молча обменялись приветствиями. В непосредственный контакт мы вступить не могли, только язык жестов, да возможность воспользоваться дощечками. На них можно было писать особым фломастером. Дощечки — идея Симона. Может быть, он всё-таки знал о моём видении аппаратчиков в поле ходьбы?

Моя дощечка лежала в рюкзаке сразу под клапаном, чтобы достать её можно было без труда; у него она болталась на виду, подвешенная как уланская ташка.

Он улыбнулся во весь рот. А мне много ли надо? Я расплылся, зафыркал. Мы рассмеялись. Он беззвучно, а мой смех, толчками проталкиваясь через субстанцию времени, раскатился по полю ходьбы.

Одним словом, мы друг другу понравились. Бывает так: встретился, улыбнулся и проникся безграничным доверием. И нет между нами стесняющих рамок для откровения.

Он первым подхватил дощечку. Естественно, это была не дощечка, а плоский экран, на нем высветилось латинскими буквами (он писал на нём указательным пальцем): — «Алекс Жердецки». Впрочем, Симон предупредил, что мы с ним можем общаться и кириллицей по-русски.

Мне не доставило труда вынуть и свой незатейливый экран обмена информацией и написать своё имя. Алекс кивнул головой, его русые волосы колыхнулись, он поправил их заученным движением руки. Потом показал — пора начать движение.

Тут я понял по-настоящему все народные пословицы и поговорки о спутнике, скрашивающем превратности и укорачивающем протяженность дороги. Мимо нас неслышно сквозило время, а мы шли с Алексом, вернее — я шёл, а он плыл во взвешенном состоянии, и было мне приятно ощущать, в этом потерянном памятью времени, сопричастность человечества в его лице.

Алекс, не стесненный, как я, ходьбой и рюкзаком, время от времени что-нибудь высвечивал на дощечке, чаще в виде рисунка, а я либо принимал к сведению, либо отвечал мимикой и жестом; иногда писал или рисовал сам. Коротко. Так, он предупредил, чтобы я к нему слишком близко не подходил, так как не ясно было, как среагирует энергетический кокон, в котором он находился. Заметил, что передвигаемся мы медленно, я же пожал плечами, мол, как можем. Поинтересовался, сколько мне лет. Ему-то оказалось пятьдесят два, но на вид ему столько не дашь. Правда ли, что я живу в конце двадцатого века? Из какого города? Знаю ли я таких-то писателей, поэтов, художников?

Ему, естественно, интересно. Мне тоже — многое хотелось бы у него узнать. Да не поговорить. Много ли на дощечке, в две ладошки площадью, напишешь? Да ещё на ходу? Вот бы где нам пригодилась грамота глухонемых!