От дороги и направо

Поужинали мы как короли. Нет, как тузы бубновые. И силы, ещё до еды бодро шевелящиеся в мускулатуре, сникли, стихли и повяли как нежные розы от первых заморозков. Те, кто до ужина выпил два раза по сто пятьдесят «столичной», расквасились окончательно и стали походить на здоровенные плюшевые игрушки, лоснящиеся от тепла опилок изнутри и от  жарких ласк костра. Они впятером, капитан трамвайчика, рулевой, Толян, Грыцько и композитор одинаково трудно поднялись до почти ровной стойки  и, не договариваясь, миниатюрным табунчиком поплелись к воде умыться и этим прижать разгул сорока градусов до приличной кондиции. Они , объевшиеся вкусным и опоившись горькой, брели по песку как бедуины по Калахари, неторопливо, неуверенно, но целеустремленно. Они поддерживали равновесие сложными движениями рук и позвоночника, но попутно пели. Причем каждый свою песню. От чего даже на сытых наших телах,  безразличных к прохладному ветру с берега, взыграла легкая дрожь. Настолько близко было пение друзей к завыванию некормленых неделю волков или алчному стенанию привидений из сказочных мультфильмов.

Капитан и рулевой как-то залезли на свой трамвайчик и упали спать прямо на палубе. Остальные вернулись посвежевшими, но с осоловелыми глазами и тяжким дыханием мучеников-чревоугодников.

Песен больше никто не пел. Все разобрали  свои постельные свертки и молча разбрелись по намятым собою травам. Луна вылетела аж на середину неба и холодно, но нежно гладила всю нашу компанию, готовую уснуть сейчас не затем, чтобы получить удовольствие, а чтобы отщёлкнуть ещё один день как костяшку на счетах  – назад. В прошлое.

Первыми утром поднялись те, кто не бился с водкой до чьей-нибудь победы. Она, зараза, победила всех без особых усилий, привычно и запросто.  Побеждённые корчились в нечеловеческих позах, пытаясь лечь так, чтобы стряхнуть с себя похмелье. Оно панцирем, тяжелым и твердым, сдавливало им головы, выжимая из горла, как пасту из тюбика, густые протяжные стоны и  хлюпающие хрипы. Сбрасывая с тела этот панцирь, мужики на мгновение просыпались, пытаясь очнуться. Они на секунду открывали затянутые мутной пеленой красные глаза, которые не видели ничего, кроме яркого расплывчатого пятна света. Но этого не хватало для полного пробуждения и они снова начинали бороться с оковами панциря, капканом сдавливающего головы и увесистой гирей жмущей грудь.

– Ладно, будем оживлять эту мертвечину, – улыбнулся Наиль и пошел к кустарнику. Женя  в это время достал из холщевого мешка помытые с вечера Пахлавоном кружки. В кустарнике Наиль перед едой сделал секретную аварийную закладку двух бутылок водки. Большие, богатые ужины не были в ватаге редкостью. И воскрешение перебравшего народа из небытия совершалось древним примитивным способом. Женя наливал в кружку сто граммов, нежно поднимал за шею недееспособного товарища и аккуратно вливал ему в рот тоненьким ручейком опохмелку. После насильственного  вмешательства в борьбу организма со всеобщим спазмом тела и сознания, похмелявшийся уже самостоятельно доглатывал остаток из кружки и неторопливо возвращался в окружающую повседневность. Когда Женя с Наилем подняли из алкогольной летаргии всех, включая «речных волков» с трамвайчика,  Пахлавон  разогрел на живых ещё углях чай и разложил для всех по паре карамелек. Пока наслаждались чаем,  от чеченской бригады , вкалывающей на холодильниках за два километра от ватаги, пришел мрачный тридцатилетний сын гор и доложил, что соседи рыбаки взяли вчера под вечер рекордную массу рыбы и теперь не хватает пяти ящиков и десяти больших корзин на двадцать кило веса. Чтобы свежак рыбный не морозить, а отвезти его сразу в четыре горьковских кабака высшего разряда.

– У вас корзин должно еще штук сорок остаться. Вы их что, продаете, что ли? – Толян поднялся и подошел к чечену. – Мы вам весной почти сто штук сплели. Где эти корзины? Лова-то крупного вроде не было…

– Тебе, собака, разница никакая, – чечен  сплюнул под ноги. – Говорю тебе – десять корзин и пять ящиков на двадцать кило надо к пяти часам. Ты – раб. Говори с рабами. Со мной тебе не надо говорить. Сделаете – принесёте до пяти.

Он ещё раз сплюнул в сторону, воткнул в зубы спичку, развернулся и пошел, сунув  руки в карманы узких штанов.

– Козлы, – тихо сказал Толян. – Вот откуда у них этот гонор? Такие же колхозники с безымянной горы. Начальное образование и  дешевая жизнь. А понтов – как у министра.

Женя сорвал травинку, пожевал её и задумчиво произнес: – Вот когда нет в людях натуральной силы. Физической и душевной. Тогда они ведут себя нагло и по-хамски, чтобы так изобразить, что силы у них полно. Через край прямо сила капает.