От голубого к черному

Он не знал, чего мне стоило сказать это. Когда я закрыл глаза, передо мной возникло лицо Адриана. Но Карл был другим. Он крепко обнял меня, точно его потрясла мысль, что я могу нуждаться в нем. На улице зажглись фонари. Мы отправились в постель и медленно трахнули друг друга. Когда мы лежали, обнявшись, наш пот смешался, я подумал, может быть, Карл завел этот роман, чтобы испытать мою верность — или свою.

Пару раз после этого он говорил мне, что встречался с Дженис. Они перестали видеться несколько недель спустя, хотя Карл не говорил мне до тех пор, пока мы не отправились в тур в конце лета, и я спросил, поедет ли с нами Дженис.

— Может быть, придет на одно из выступлений, — ответил он. — Но мы больше не встречаемся, все закончилось в июне.

Я подумал, ты должен был сказать мне. Но едва ли мне хотелось, чтобы он рыдал у меня на плече. Он так и не рассказал мне, почему они порвали, так что я решил, что это из–за меня или из–за группы. Теперь это слилось в единое.

Первыми вещами, что мы записали, стали «Город комендантского часа» и «Стоячая и текучая вода». Поначалу нам никак не удавалось воскресить энергетику живого выступления. Карл хотел, чтобы группа записывала все разом, но Пит продолжал твердить, что лучше работать над каждым элементом по отдельности.

— Ты ведь не смешиваешь краски, когда они уже на полотне. Все сведется, не волнуйся. Думай так: диск уже существует, он витает в воздухе. Мы должны ухватить его. Что–то вроде спиритического сеанса. И точно восприняв эту идею буквально, он наложил такое искусственное эхо на ударные Йена и гитару Карла, что звук почти потерялся в собственных отголосках.

В те времена использование странных звуковых эффектов было чуть ли не обязательным для любой инди–рок–группы, которая хотела, чтобы ее воспринимали всерьез. Таким образом они доказывали, что не невинны, не являются ссыкливым малышом в теплой курточке. Все группы, начинавшие на «Creation» или «4AD» с наивным, случайным, сырым звучанием, теперь записывали сюрреалистические, вдохновленные наркотиками пластинки с тщательно продуманным ощущением дезинтеграции. Карл был новичком в таких делах — ему нравились The Cocteau Twins, чьи записи мне всегда напоминали обои Уильяма Морриса — и, казалось, был рад тому, что его вокал утопили в волнах искажений.

Мне пришлось сказать: «Если никто не услышит слов, то на хрена писать приличные тексты?»

Другой крутой примочкой в то время считался грязный звук американского хардкорового «андерграунда». Благодаря таким группам, как Husker Du, Pixies, Nirvana масса довольно спорного материала обрела коммерческий потенциал. В основном то была вполне традиционная поп–музыка, сыгранная в буйном стиле с тяжелым басом и кучей шума. Для английских рок–групп это стало напоминанием о том, что музыка может ранить. Американская пресса не считала это музыкой, не воспринимала ее: ей пришлось превратить это в «явление», чтобы выбросить это из головы, так же британская пресса поступила с панк–роком. Каждый саунд был определен последующим. Даже в «серьезной» рок–журналистике, каждый новый саунд становился в каком–то смысле ядром — core: хардкор, слоукор, спидкор, сэдкор. Кто следующий? А Майкл Болтон тогда «мягкий кор»? А Мадонна — «эгокор»? Когда зацикливаешься на слове, оно лишается всякого смысла.

У гранджа, и особенно у Боба Моулда и Husker Du, Карл позаимствовал убеждение, что вокалист и группа находятся в некоем противостоянии. Я слышал это на их выступлении в «Кувшине эля»: «Треугольник» не аккомпанировал Карлу, он обрамлял его. Таким вот странным образом это ощущение отгороженности помогало ему вкладывать больше чувств в вокал. Слишком много записей начала девяностых представляли звуки и спецэффекты, но не песни — все эти вычурные сладости были порождением звука клаустрофобической студии, но не клаустрофобического мира. Таким образом, с помощью пост–панка, хард–кора и алкоголя Карл пытался обособить свою игру от игры группы. Вот так это работало, и Пит хотел, чтобы оно так работало, но ко всему примешивались и другие вещи.