От грозы к буре

— Славную мы в эти дни князю нашему службу сослужили. И не ему одному, — начал он тихо, но голос его, по мере того как Юрко продолжал говорить, все рос и рос, гремя грозовыми раскатами над притихшими ратниками. — Ныне мы для всей рязанской земли щитом оказались. Горд я без меры, что столь славные витязи у меня под началом. Теперь потрескался малость наш щит, не та в нем уже крепость. Да и ворог поганый осильнел на нашу беду. Ему подмога пришла — не нам. Но верьте мне, други. Чую я, что и наши рати уже недалече. Торопятся, спешат на подмогу. Когда здесь будут — не ведаю. Что устали вы — сам вижу. Не слепой. Однако надо найти силы еще на одну службу — последнюю. Вчера поганые видели, как русичи сражаются, сегодня нам показать надо, как умирать умеем. За землю рязанскую, за люд простой, за князя Константина! Он мне как-то сказывал о пращуре своем, Святославом его кликали. Так тот, на последний бой дружины свои скликая, тако рек: «Аще славен в веках будет тот, кто жизнь отдал за други своя, а мертвые сраму не имут». И пошли его вои в бой, и не сумели вороги их одолеть. А ныне наш черед настал честь русского меча уберечь и пращуров память не посрамить!

Он передохнул немного и уже буднично добавил:

— Чую я, что ранее рассвета не полезут на стены поганые. Посему по пятку людишек оставим, а остальным спать. Завтра водицей колодезной ополоснемся, благо ее хоть залейся, исподнее на чистое поменяем и…

А договаривать Юрко не стал, рукой только махнул, чтоб расходились, и сам стал не спеша спускаться с высокого княжеского крыльца. Да и чего уж там говорить-то. Одно дело — против изрядно заморенной орды Юрия Кончаковича стоять, которая, чуть ли не треть потеряв, сама с опаской на стены лезет, и совсем другое — свежим силам отпор дать, еще азартным. Как ни верти — дольше чем до полудня не выстоять.

Народ между тем расходился.

— Ты слышь-ка, — отстав от остальных, сотник Ядрила к воеводе приблизился несмело. — Ежели что не так сделал, прости пред смертью, Юрий Михалыч. А что я не трус — докажу. Ты уж поверь.

— Бог простит, — ответил спокойно Золото. — И ты меня прости, коли изобидел в чем.

— Бог простит, — повторил слова воеводы Ядрила и, повеселевший, тоже пошел со двора.

Его сторона самая тяжкая была. Ни оврага с ручьем, ни полноводной Хупты. Один ров, полузабитый трупами, да стена, будто ежик лесной, стрелами-иглами утыканная, — вот и вся опора. Да еще две сотни ратников, включая раненых. С таким количеством разве что первую волну степняков сил хватит отбить, вторую — уже навряд ли, а третью…

Заутреню поп местный, отец Варсонофий, по такому случаю рано отслужил. Кто хотел исповедаться, всех выслушал, всех причастил, а затем себя торопливо двумя перстами осенил, храм на замок закрыл и вместе с мальцами-служками на стену подался. Там он пальцем деловито острие меча опробовал, скривился недовольно, заменил его у сотника на более подходящий и вместе со всеми встал в ожидании у забора. Сам он у дьякона исповедался, который вместе с прочими ранеными в княжеском тереме лежал. Тот, грехи отпуская, об одном лишь и попросил:

— И за меня, отче, за меня-то уж не забудь. Хошь одному поганцу, но голову ссеки.

— Не сумлевайся, — деловито заверил священник. — Пока пяток не уложу — не угомонюсь.

Раньше его воевода со стен в три шеи гнал. Как увидит, невзирая на сан священнический, так отчехвостит, что аж не по себе становилось. Силен голос у здоровяка. Ныне же молчит Юрий Михалыч. Понимает, что обедню служить все едино не для кого будет. Покосился только разок, буркнул что-то себе под нос и дальше пошел. Но это ничего.

«Нынче бурчи — не бурчи, нет у тебя таких слов, чтоб меня со стены прогнать, — подумал отец Варсонофий. — Потому как сегодня не в храме, а именно на ней богу послужить всего сподручнее. Молитва, конечно, хорошо, но меч острый теперь больше в пору, даже если ты — служитель божий. Исус, конечно, сказал: «Не убий», но это он погорячился. Посмотрел бы, что эти нехристи в городах русских вытворяют, так он для них непременно исключение сделал бы! Вот те крест, сделал бы».

И отец Варсонофий вдогон своим мыслям истово перекрестился.

«А что же это поганые не идут, — подумал недоуменно. — В эти часы они уж вовсю на стены лезут, а тут…»

Додумать же не успел, вздрогнув от дружного вздоха ратников, что соседями по стене были.

— Уходят, уходят, — шепоток побежал.

Отец Варсонофий не поверил поначалу, сам начал щуриться, в стан половецкий вглядываясь. Однако чуть погодя даже его слабые глаза узрели, что и впрямь уходят поганые.

— Всем на стенах оставаться, — прервал радостный шум громовой голос воеводы. — Лукавят нехристи. Не верю я им.

Послушались дружно, разом примолкли. Слово лишнее и то проронить опасались, боясь сглазить, спугнуть иродов. Возьмут, чего доброго, и правда назад повернут. Целый час прождали осажденные, пока наконец все до единого степняки не ушли через Малиновый овраг вдоль реки, держа путь строго на юг.

— Господь спас — не иначе! — восторженно заявил один из ратников, оглянувшись на священника в ожидании того, что тот подтвердит.