От марксизма к постмарксизму?

Критическая теория – это философская рецепция – развитие Марксовой критики политической экономии и ее рефлексия, – помещенная в контекст травматических событий между 1914 и 1989 годами, от бойни Первой мировой войны, неудавшейся революции на Западе и ее уродливой формы в России, Великой депрессии и победы фашизма – с его институционализацией и рационализацией погромов национальных меньшинств, чем и был Холокост, – до подъема крупных корпораций, Второй мировой войны и одномерности холодной войны. В своей очень специфичной тональности критическая теория выражает направление радикальной рефлексивности европейского пути через современность.

Классические тексты критической теории были написаны на ходу, в побеге от машинерии аннигиляции, в непонятных изданиях и даже шифром. Они были недоступны для читателей в 1950–1960‐х годах не только из‐за доминировавшего тогда мировоззрения, но и из‐за самих критических теоретиков153. Когда критическая теория возникла вновь, она находилась в контексте освещаемых в медиа антиколониальных выступлений и массового студенческого подъема: тогда классические тексты были впервые опубликованы для широкой аудитории. У рецепции критической теории была особая ирония: встреча нового поколения революционных надежд со старыми идеями революционного поражения, выступавшими против всякой надежды. Более всего это было похоже на радикальную американскую академию, у которой всегда было гораздо меньше причин служить гаванью для любого вида реальной надежды, чем у европейцев. Для последних практика содержала больше надежды и смысла, чем критика, будь то практика существующего рабочего класса, рабочих движений или практика предводительства, создаваемая новым авангардом.

Возрождение значимости Франкфуртской школы

Сейчас, в этом втором fin de siècle

154, настал удачный момент для возвращения Франкфуртской школы. Слова Адорно гораздо ближе радикальному настрою 2008 года, чем ситуации 1968‐го: «Философия, которая с давних пор представляется преодолённой, снятой, продолжает жить, потому что момент её воплощения в действительность оказался упущенным, непонятым, невостребованным. Приговор гласит: философия только объясняет мир, но, отрекаясь от реальности, калечит и разрушает себя»155

. Людям XXI века критическая критика «Святого семейства» начала 1840‐х годов может показаться ближе, чем более поздняя марксистская критика политической экономии. Объекты рассуждений Бруно Бауэра – «еврейский вопрос», «свобода», «государство, религия и партия» – кажутся более близкими, чем «революция, материализм, социализм, коммунизм»156, которыми занимались Энгельс и Маркс.

В любом случае, в этом контексте критическая теория является метонимом. Изначальная редакция критической теории была чем‐то гораздо большим, чем критическая теория в буквальном смысле, а именно «наследие марксизма». В то время как марксизм XX века бесконечно богаче и шире, чем крохотный западный кружок, который пропагандирует критическую теорию; можно утверждать, что, несмотря на все ограничения, критическая теория была внучкой Маркса, которая наиболее эксплицитно и настойчиво выражала аспекты исторической квинтэссенции марксизма – его диалектического осмысления современности. Угрюмые марксистские мыслители негативной диалектики, которые избрали путь индивидуального неприятия, в особенности Адорно и Маркузе, схватывают эту диалектику как позитивную классовую диалектику, которой придерживался Карл Каутский в работах «Социальная революция» (1902) и «Путь к власти» (1909). Каутский представляет одну перспективу, в то время как «Диалектика Просвещения», «Minima Moralia», «Негативная диалектика» и «Одномерный человек» представляют собой другую157.