От мира сего

Поначалу Виктору было как-то неудобно стеснять родителей, они же совсем еще не старые, почему им надо тесниться, жить вместе с дочкой в одной маленькой комнате, жертвовать своими удобствами ради сына и его жены? Почему мама подарила Лере отрез шифона, который, он знал, нравится ей самой, она мечтала сшить себе из него выходное платье? Почему мама оберегала Леру, сама готовила, ходила по магазинам, ведь мама работала бухгалтером, а Лера ничего не делала, только все собиралась куда-то поступить учиться, все никак не могла выбрать, куда именно, в какое учебное заведение. Почему родители решили обедать и завтракать в своей комнате, а не в большей, где жили Виктор с Лерой?

Как-то Виктор пришел домой, увидел — перестановка: обеденный стол и стулья перенесены в комнату родителей.

— Придумали, — сказал он. — У вас и без того теснотища.

— И я так говорила, — вмешалась Ася. — Да разве меня послушают?

— В тесноте, да не в обиде, — изрек отец пребанальную фразу.

Он вообще любил повторять общеизвестные истины, цитировать доступные каждому поговорки. Виктор звал его Ипполит Ипполитыч, считая, что отец немного походит на того преподавателя географии из чеховского рассказа, который любил говорить: «Лошади кушают овес», «Волга впадает в Каспийское море».

Он привык слегка подсмеиваться над отцом, в то же время считаясь с ним и непритворно уважая его. Отец никогда не обижался, а, наоборот, сам же подшучивал иногда над собой.

Спустя много лет, у могилы отца, все это обернулось для Виктора горькой, саднящей болью. Если бы можно было вернуть прошлое, хотя бы один день, один только день…

Как-то Лера сказала о его отце:

— Милая, но на все сто ординарная личность.

Виктора задели ее слова за живое.

— Зато твой папочка на редкость неординарен, — произнес язвительно. — Просто Морган и Форд в одном лице.

— Еще чего скажешь? — спросила Лера внешне спокойно, не повышая голос, но глаза ее сузились, сверкнули, он заметил, слегка задрожал подбородок, верный признак с трудом сдерживаемого гнева.

Это была их первая ссора, вернее, размолвка. Они не ссорились, не обвиняли друг друга, не обзывали один другого обидными словами. Просто перестали разговаривать.

Лера умела молчать. Замыкалась в себя, невозмутимая, сдержанная, вечерами сидела, уткнувшись в книгу, не поднимая глаз.

Мама звала обедать. Лера садилась, по-прежнему не глядя ни на кого. Молча ела, молча вставала из-за стола.

Мама и отец переглядывались, но ни о чем не спрашивали. Не желали вмешиваться.

И все-таки мама решилась, как-то утром сказала:

— Лерочка, детка, так нельзя…

— Что нельзя? — спросила Лера.

— Ты знаешь, о чем я говорю.

В конце концов мама сумела добиться своего. Долго, настойчиво уговаривала Леру, приводя различные примеры дружной семейной жизни, рассказала о том, как ей самой нелегко было в первые годы брака, потом принялась за сына. С сыном было намного проще. Мама сказала:

— Ради меня, Витя…

— Что я должен сделать? — спросил Виктор.

— Подойди, заговори с нею первый, не думай ни о самолюбии, ни о какой-то глупой гордости, все это ерунда, поверь мне, главное, чтобы был постоянный мир. Ведь тебя самого тяготит ваша ссора?

— Мы не ссорились, — сказал Виктор.

— Кстати, я даже не знаю: из-за чего вы не разговариваете друг с другом?

Если бы мама знала, она бы тоже, Виктор не сомневался, обиделась за отца. И потому он не решился сказать ей все, как было.

— Да так, в общем-то, из-за ничего…

— Тогда о чем речь? — обрадовалась мама. — Давай заговори с нею первый, обещаешь мне?

Маме он не мог отказать. Так и сделал, как она просила, подошел к Лере, заговорил о чем-то, Лера ответила. Все кончилось миром. Мама ликовала, Ася насмешливо морщила губы.

— Чего это ты так радуешься, будто тебя рублем одарили?

— Я хочу, чтобы был мир, — ответила мама. — А ты разве не хочешь того же самого?

Отец сказал:

— На твоем месте я бы не вмешивался ни во что, пусть их как хотят.

Он был несгибаем. И хотя Лера была с ним неизменно ласкова, умела, как выражался Виктор, подлизнуться к нему, понимая, что победить сопротивление отца нелегко, но тем ценнее была бы победа, он оставался вежливо-холодным.

Она расспрашивала его о том, как он воевал, на каких фронтах, просила рассказать о его работе в конце тридцатых годов в деревне избачом; она знала, это наиболее любимое для него воспоминание, он оттаивал слегка и все же был с нею настороженным, словно ожидал с минуты на минуту, что она может преобразиться и выдать то, чего никто никогда не мог ожидать от нее…

Спустя примерно год они переехали к Лериным родителям, в Черкизово, хотя Виктору было неудобно добираться из Черкизова до института.

— Ничего, — говорила Лера. — Осталось тебе учиться всего-навсего год, уж как-нибудь потерпи…

И он согласился, не стал спорить. Разумеется, Лере было удобнее жить вместе со своими родителями, там было много просторней, а она была уже на пятом месяце, надо было думать о будущем.

Родители Леры приняли их с открытой душой.

— Вот и хорошо, — улыбался папа. — У нас теперь свой доктор дома, первый знак, что никто никогда болеть не будет!