От него не сбежать

 Через пару минут в палате появляется врач. Он фонтанирует недовольством, ругает всех присутствующих здесь и выгоняет из палаты посторонних. Мы с ним остаемся вдвоем.

 К счастью, мне не накладывают повторных швов и не ставят дренаж. Рану обрабатывают, перевязывают и настоятельно рекомендуют полный покой.

 – Это сумасшествие. Вы должны оставаться в больнице.

 Артур Равилевич – так написано на бейдже – разводит руками. Но оставить меня здесь и не дать Матвею увезти попыток не предпринимает. Его либо хорошо «благодарят», либо просто запугивают.

 Весь этот переезд проходит в тумане. Слабость берет верх. Очень хочется спать. Поэтому, когда я открываю глаза и понимаю, что это отдаленно похоже на мою квартиру, – пугаюсь. Чуть позже, конечно, распознаю в этой комнате ту самую спальню, где мне пришлось ночевать за день до ранения.

 Бесспорно – это дом Клима. А если учесть вопли Стефы, что я пришла в себя…

 Вздыхаю и поворачиваю голову к окну. На улице дождь. Плохая погода всегда навеивает не самые лучшие воспоминания и погружает в уныние.

 – Как жаль, что я улетаю и не смогу тебе ничем помочь, – сокрушается Стефа, расположившись на краю моей кровати, – соблюдай все инструкции, что дал врач, – стучит ноготком по тумбочке, усыпанной листками и таблетками.

 Киваю.

 – Все будет хорошо, – улыбается, но после сразу поджимает губы. – Клим за тебя переживает, – добавляет шепотом.

 – Я знаю. Что с Линой? Ты не в курсе?

 Стефа отрицательно мотает головой.

 – Ладно. Хорошего полета.

 – Спасибо. Я еще вернусь.

 Стеф целует меня в щеку и своей суетливой походкой вышмыгивает за дверь.

 Остаток дня я лежу одна. Пару раз забегает Ромка, но, видя мой абсолютно не разговорчивый настрой, ретируется.

 А я… я постоянно прокручиваю в голове Витины слова. Он готов к войне и сегодня дал понять это слишком четко.

 На улицу опускается ночь. В сотый раз смотрю на тарелку с ужином и чувствую легкую тошноту. Аппетита ноль. Спать не хочется. Мозг переполнен мыслями и картинками. Они ужасны, кровожадны и не дают покоя.

 Стрелка часов переваливает за три. Во дворе лают собаки.

 За дверью слышатся шаги. Настораживаюсь, но, когда вижу, кто пришел, расслабляюсь. Напряжение этого дня теряет градус.

 – Привет, – говорю первая, хочу, чтобы он знал, что я не сплю.

В комнате полумрак. Зажжен лишь торшер, стоящий у окна.

 – Разбудил? – Клим сокращает расстояние от двери до кровати.

 – Нет, я не спала.

 – И не ела, – косится на тарелку, которая стоит на тумбочке.

 – После произошедшего еда – последнее, о чем я думаю, – пожимаю плечами, а Вяземский приоткрывает окно, впуская в помещение холодный ночной воздух поздней осени.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

 Затаиваю дыхание, наблюдая за его движениями. Он снимает пиджак и небрежно бросает его в кресло. Закатывает рукава черной рубашки до локтя и расстегивает верхние пуговицы воротника. Галстука на нем нет. Клим вообще старается избегать этого предмета гардероба.

 – Мне сказали, что ты улетел.

 – Вернулся.

 – Почему?

 – Потому что не могу оставить тебя здесь одну.

 Он говорит это так обыденно, а у меня сердце выпрыгивает из груди.

33

Клим

– Спасибо, – ее голос звучит приглушенно.

Я должен был вернуться завтра, но после рассказа Матвея о том, что Витька устроил в больнице, решил немного ускорить процесс переговоров. Мне было необходимо встретиться с бывшим партнером отчима. Он больше пяти лет назад поселился отшельником в двух часах лета от города. Пришлось поднимать вертолет и ускорять наш разговор.

Ничего глобально нового он не выдал. Зато рассказал о загадочном убийстве четырехлетней давности. Витька тогда сыграл там не последнюю роль. Помог в «расследовании». Но что-то мне подсказывает, что всю эту дичь заварил именно он.

– Как ты себя чувствуешь? – обвожу тонкую Луизкину фигуру взглядом.

Она все еще бледная и запуганная. В общем, выглядит не лучшим образом, и это понятно. Последние двое суток выдались напряженными.

Для меня тоже.

Прийти к ней в больницу той ночью было спонтанной идеей. Порывом высказаться в тишину. Она отходила от наркоза и все равно ничего бы не услышала. А мне было просто необходимо выплеснуть эти чувства. Эмоции, что скапливаются в груди и не дают спокойно жить.

– Нормально, правда, – растерянно кивает. Ее губ касается легкая улыбка. В полутьме комнаты ее почти невозможно рассмотреть.

– Хорошо. Спи.

Ретируюсь. Мне лучше уйти. Наши разговоры сейчас практически бессмысленны. Мы оба под гнетом опасений. Я за нее, а она за свою жизнь.

Не стоит ничего ворошить, даже если очень этого хочется.

Подаюсь к выходу. Прежде, конечно, закрываю окно. Когда обхожу кровать, Луиза вылезает из-под одеяла и, переместившись к краю, проворно хватает меня за руку. Холод ее пальцев ярко контрастирует с теплом моей кожи.

– Я должна рассказать, – сглатывает и отдергивает ладонь.

Останавливаюсь. Поворачиваюсь к ней.

– Говори.

– Мне страшно, – шепчет, подтягивая одеяло к коленям.