От Орла до Новороссийска

Каждая война, а особенно гражданская, разжигающая низменные инстинкты человека, несет падение морали и нравственных устоев. Этого, конечно, не избежала и Добровольческая армия. Ярким примером этого служит случай со Скоблиным. Правда, это гнусное предательство, говорящее о нравственном падении, произошло уже за границей, но корни его и микробы разложения нужно искать в России, когда Добровольческая армия была еще там. Когда теперь оглядываешься назад, видишь, что не все было тогда так, как бы того хотелось, и не всегда белое, как это ни печально, было белым. Бывали, конечно, и грабежи. Но можно утверждать, что они не были таким частым явлением в среде добровольцев, как это изображают советские историки. Белое руководство с явлениями такого порядка в большинстве случаев боролось самыми решительными мерами, подобно генералу Кутепову на станции Мушкетная.

На станции Мушкетная мы простояли довольно долго. И не только там. Почти на каждой станции происходили мучительно длительные задержки. Образовавшиеся пробки, как следствие частой порчи подвижного состава, крушений, нехватки топлива, и творившаяся неразбериха совершенно нарушили железнодорожное движение. Около Таганрога мы в конце концов покинули наш поезд и погрузились на подводы. Так было вернее, да и не намного медленнее.

21 и 22 декабря по старому стилю мы очутились около Ростова. Говорили, что здесь задержимся и что отступление остановлено. Полк расквартировался в станице Гниловской, расположенной на берегу Дона, в 7 верстах от Ростова. Семья, у которой мы поселились, состояла из матери, простой казачки, и дочери, гимназистки 7-го класса. Глава семьи был где-то в Донской армии.

Молодого поручика и меня, своих квартирантов, они приняли как родных. Нас просто закармливали, перестирали и перештопали все наше белье. В особенности меня, мальчишку, хозяйка, добрая, простая русская женщина, баловала, уговаривала остаться у них, говоря, что им Бог сына не дал, предлагала меня усыновить. У них мы встретили Рождество. В сочельник была кутья из пшеницы с медом и маком, узвар и другие вкусные кушанья. Для меня это было ново, так как у нас в Торжке сочельник не праздновался.

В их доме все время проводила подруга дочери, тоже гимназистка, хохотунья и очень хорошенькая. В доме стоял смех, шутки, пение. Между поручиком, двадцатилетним мальчиком, и Асей, так звали эту девушку, начался роман. Я подшучивал над ними, в мои 13 лет не понимая, что такие чувства могут быть очень серьезными. Помню, исписал йодом себе грудь и руки именем «Ася». Наши барышни вначале даже поверили, что это настоящая татуировка; от поручика мне за это попало. В этом он усмотрел с моей стороны как бы недостаточное уважение к Асе.

На первый день Рождества в офицерском собрании был устроен торжественный ужин, на котором присутствовал начальник Алексеевской дивизии генерал Третьяков. (Судьба его трагична: через год, при отступлении из Крыма, он, командуя тогда Марковской дивизией, не перенес краха Белой армии и застрелился.) Мне на этом ужине все казалось очень интересным и для меня новым: был тамада и, как в таких случаях полагается, много тостов. Я в первый раз в жизни пил вино, причем мне его давали в шутку только с ложки. Много пели – пели и добровольческие песни, и студенческие, и кавказское «Мравол Джамиер», и украинские «Ревуть, стегнуть горы хвыли» и «Як умру».

Впоследствии я, «кацап», часто удивлял «хохлов» своим знанием украинских песен. Это знание я приобрел в нашем полку, в котором было много украинцев или, как тогда говорили, малороссов. Ведь Добровольческая армия, боровшаяся за «Единую и Неделимую Россию», состояла в своем большинстве из уроженцев Украины. (По данным так называемого Украинского Народного института в Праге, Белая армия на 75 % состояла из украинцев, но… «несознательных».)

Вечер, увы, окончился трагично: пытался покончить жизнь самоубийством один из наших офицеров, поручик Михайлов. Подкладка была романическая – любовь без взаимности к одной из наших сестер милосердия. Он несколько раз делал предложение и получал отказ; уже раньше пытался повеситься, но вынули из петли. Теперь его с простреленной грудью эта сестра выходила. Они поженились. Через неделю после свадьбы поручик заболел тифом и умер. Так окончилось его короткое счастье. Жизнь всегда одинакова: наряду с трагедией целого народа – маленькие личные драмы отдельных людей.

Задержка в Гниловской получилась недолговременной. Неожиданно на второй день Рождества получили приказ об оставлении станицы. Провожая нас, Ася горько плакала. Опять началось отступление по всему фронту. Армия уходила за Дон.