От Орла до Новороссийска

Почему-то запомнился Тим, маленький, тихий, занесенный снегом городок, не связанный с остальным миром даже железной дорогой. Мы приехали туда поздно вечером. Была светлая, морозная ночь, снег упруго скрипел под ногами. В окнах не было огней; город казался мирно уснувшим, только по дворам истошно лаяли собаки. Но можно с уверенностью сказать, что в ту ночь в этом городе мало кто спал и каждый по-своему переживал отход добровольцев. Мы остановились в каком-то большом и богатом доме, уже оставленном хозяевами, пустом и холодном. Старая, ворчливая прислуга для нас растапливала печи, зажигала керосиновые лампы, а потом угощала всякими соленьями и маринадами, приговаривая, что «все равно все пропадет».

События на фронте развивались все более и более неблагоприятно для белых. Орел был уже сдан, и корниловцы и дроздовцы под давлением латышских полков – этой гвардии большевиков – откатывались назад. Конница Буденного около станции Касторная, на стыке Добровольческой и Донской армий, прорвала фронт. Попытки добровольцев перейти в контрнаступление и вырвать инициативу из рук большевиков оканчивались неудачей. Казачьи полки Шкуро и Мамонтова, хотя численно и превосходили буденновцев, не проявляли особенного желания сражаться. Появилась опасность окружения. В связи с этим командир полка приказал лазарету и обозам, под прикрытием офицерской роты, спешно уходить в тыл. Ввиду исключительно тяжелого стратегического положения и возможности полного разгрома полка командир решил послать офицерскую роту в более безопасное место, чтобы сохранить для будущего кадры полка. Сам командир остался с отходящим с боями полком.

У командира полка была хорошая тройка лошадей, с настоящим «старорежимным» кучером. Он умел как-то по-особенному лихо пускать тройку вскачь, выкрикивая при этом: «Пошел!», «Посторонись!», чем приводил меня в восторг. На этой тройке мы, то есть Ванда Иосифовна и я, и начали свое путешествие.

Нужно сказать, что в нашем полку у многих офицеров были очень хорошие лошади. Рассказывали, что при наступлении, кажется в Тульской губернии, наш полк отбил у большевиков табун кровных лошадей одного из известных конских заводов. Управляющий этого завода, узнав про это, приехал к нам в полк и, оставив большую часть лошадей офицерам, взял обратно только наиболее племенных. В полку говорили, что среди племенных находился внук знаменитого Крепыша, известного не только в России, но и за границей. У Ванды Иосифовны тоже была своя верховая лошадь, небольшого роста, ничем не замечательная, спокойная и довольно ленивая. На этой Кукле, как звали лошадь командирши, я получил первые уроки верховой езды.

С обозом шло и полковое офицерское собрание, которое на остановках нас довольно хорошо кормило. Общий тон задавала веселая молодежь офицерской роты. Настроение, несмотря на отступление, не было мрачным.

Молодость везде молодость – и слава Богу. Она неспособна долго мучиться. Молодость не задумывается над тем, что будет завтра. Ей естественно радоваться жизни, в самых тяжелых условиях не приходить в уныние и не терять надежды, что скоро будет лучше. И жалка та молодежь, у которой эти свойства отсутствуют или утрачены. На остановках во время общих обедов часто бывало весело. Запомнились особенно трое из тех, кто с нами обедал: молоденький поручик, еще мальчик, ему, наверное, и двадцати лет не было, но у него уже одна рука, перебитая пулей, была сухая. Он попал в Первый Кубанский поход из 5-го класса кадетского корпуса. Другой поручик был немного постарше, всегда с черной повязкой на глазу. Он потерял один глаз, пережив тяжелое ранение в голову. Третья была сестра милосердия, некрасивая, но исключительно милая и веселая.

Они всегда были вместе и изображали, что они якобы родственники: два брата и сестра, о которой они очень заботятся. Они изображали то купеческую семью, то еврейскую, то великосветскую. То они сестру выдают замуж, то, наоборот, уговаривают идти в монастырь, то вдруг их лошади увлекаются политикой и по вечерам требуют, чтобы им читали вслух газеты. Теперь все это, может быть, показалось бы не так уж остроумно, но тогда мы от души смеялись.

В одной из деревень Курской губернии мы почему-то несколько задержались. Там наши офицеры открыли крестьянку замечательной красоты, с каким-то исключительно одухотворенным и нежным лицом, похожую, как говорили, на Мадонну Рафаэля (между прочим, сомневаюсь, что тогда я точно представлял себе, какая должна быть Мадонна, да еще Рафаэля). В ее избе остановились два наших офицера, и вот, под предлогом их проведать, все ходили смотреть на нее и любоваться ею. Когда мы с Вандой Иосифовной тоже зашли туда, она кормила грудью ребенка. Увидев нас, она тотчас ушла. Возможно, застеснялась или просто ей надоели частые визитеры. В этой деревне, вообще, большинство молодых женщин были если не красавицы, то хорошенькие и как-то подчеркнуто чисто и красиво одетые. Конечно, в то время я не был большим знатоком женской красоты и теперь повторяю то, что говорили другие.