От Орла до Новороссийска

Вспоминая впоследствии это время, я часто обвинял себя в том, что я, может быть, не приложил тогда достаточно усилий, чтобы вернуться к ждущему меня отцу. Ведь иногда, когда мне этого хотелось, я умел быть и находчивым, и энергичным. Но таким я себя на этот раз не показал, а оказался, как почти все в моем возрасте, и легкомысленным, и эгоистичным. То, что произошло со мной после моего отъезда из Харькова, было мне и интересно, и отвечало мечтам тринадцатилетнего мальчика. А мечтал он, этот мальчишка, о героических подвигах и о том, как он вернется к отцу героем, с Добровольческой армией, в победу которой он верил. Кто мог предполагать тогда, что события разовьются так стремительно, так бесповоротно и совсем не так, как мечталось.

Итак, отец посадил меня на поезд. В нашем вагоне нашлись попутчики до Айвен: четыре офицера-алексеевца, возвращающиеся в полк из отпуска, и пожилой полковник, направляющийся тоже в Ливны, чтобы занять там должность земского начальника. Кадетик, хоть и в потрепанной форме, у всех военных вызывал симпатию; поэтому они сразу взяли меня под свое покровительство, обо мне заботились, надо мной подсмеивались и меня подкармливали. Я им, конечно, рассказал о цели моего путешествия, и каждый из них обещал мне помощь и содействие.

С приближением к фронту поползли слухи, что Ливны уже заняты большевиками. В Мармыжах, где у нас была пересадка, выяснилось, что пассажирские поезда дальше не идут. Это очень расстроило меня, но не остановило: я считал, что я должен выполнить мое задание до конца, и уговорил офицеров-алексеевцев взять меня с собой. План был таков: они помогают мне перейти через фронт (само собой разумеется, перед этим я переодеваюсь). Я иду в Ливны, узнаю, что произошло с нашими, и возвращаюсь.

В направлении Ливен шел бронепоезд «Генерал Корнилов», он взял нас с собой. Земский начальник отстал от нашей компании, так как ему в Ливнах уже делать было нечего. Захолодало, подул ветер, пошел первый снег. Мы сидели в бронепоезде около железной печки, пили чай и под шум колес слушали рассказы о том, что происходит на фронте. Вести были неутешительные. Первый раз в жизни я услышал слово «буденновцы». Тем не менее все были настроены оптимистически, верили, что неудачи временны и что Ливны скоро будут взяты обратно.

На станции Студеный Колодец мы вылезли; там находился штаб Алексеевского полка. Приехавшие офицеры пошли заявить о своем прибытии из отпуска и узнать о местопребывании своих рот. С ними пошел и я. Нас встретил молодой, сухощавый, подтянутый капитан со знаком «Первого Кубанского похода». По виду ему можно было дать 27, 28 лет. К моему изумлению, это и был командир Алексеевского полка, капитан Бузун{290}. Первые его слова были: «А откуда с вами этот кадет?» Пришедшие со мной офицеры объяснили, кто я такой и что я собираюсь делать. «Что вы, с ума сошли? – было его реакцией на их рассказ. – В Ливнах сейчас идет резня всех, кто сочувствовал нам. Туда я его не пущу. Он останется с нами здесь, а потом его надо будет доставить обратно к отцу».

С Алексеевским полком

Оставление Ливен вышло и не временным и не случайным. Военное счастье изменило добровольцам. Поход на Москву не суждено было довести до желанного конца. Начался отход, который через год закончился в Крыму посадкой остатков Добровольческой армии на корабли и уходом за границу…

Во время разговора с командиром полка, когда решалась моя судьба, из соседней комнаты вышла стройная, на вид еще юная девушка в черкеске, в погонах ефрейтора и тоже со знаком «Первого Кубанского похода». Она оказалась женой командира полка, на попечение которой я и попал в первое время моего пребывания в полку. Я стал как бы членом семьи командира полка. Я ездил и ночевал вместе с ними и все время проводил с Вандой Иосифовной, так звали жену командира, которая вначале, пока это было ново, уделяла мне много времени и внимания. Но это ей довольно быстро наскучило, и мое постоянное присутствие ее даже начало раздражать. Да и понятно – какое удовольствие в 20 лет заниматься чужим мальчишкой. К тому же еще он, этот мальчишка, подчас не слушался и не всегда выказывал достаточно почтения к авторитету двадцатилетней «дамы». Отношение командира полка ко мне было более постоянным. Он проявил много отеческой, скорее братской заботы обо мне (по возрасту он никак не мог быть моим отцом). Такое отношение ко мне с его стороны сохранилось до конца моего пребывания в полку.

На второй или третий день моей «новой жизни» мы остановились на ночевку в маленьком женском монастыре, показавшемся таким уютным. Монашки, несмотря на наши уговоры, решили не уходить и не покидать свой монастырь. В этот вечер уснул я под заунывное монастырское пение женского хора, доносившееся из церкви. Это монашки служили позднюю вечерню. Утром, когда мы уезжали, они плакали, благословляя и крестя нас на дорогу.