От снега до снега

А ведь было ему в то описываемое время за шестьдесят. Но поражал он живостью, бодростью, неутомимостью в своих многотрудных писательских и научных делах.

Да, это был особой косточки старик, из тех, кого не так уж часто дарит нам время. Именно за это, я думаю, так уважал и ценил его Фадеев, умевший разбираться в людях.

В повести Трофима Борисова «Сын орла» есть слова: «Когда пою — нет тоски моей!»

Их можно отнести к самому автору — он до последних дней жизни трудился и не расставался с думой о новых далеких странствованиях по любимому краю, которому отдал свою прекрасную жизнь.

Когда пою — нет тоски моей!

———

Судя по неброским краскам раннего восхода — нежно-малиновым и золотистым — день обещал быть ровным и ясным. Да и над голой вершиной Маркрама не осталось даже следа вчерашнего облака. Верховой ветер совершенно очистил небо, и оно, золотисто-розовое у горизонта и темно-голубое посередине, было под стать притихшему, без единой морщинки на челе Амуру-батюшке.

В его водах, как подсчитали ученые, водятся более ста видов рыб — больше, чем в Волге, Дунае и Сырдарье.

А таких редкостных, как проходные тихоокеанские лососи — кета, горбуша, сима, — нет ни в одной другой русской реке. Только в Амуре.

Наслышался я за ночь от Петра Ивановича разных рассказов о лимане, и мне уже не сидится на месте, и эти несколько часов, оставшихся до рассвета, кажутся вечностью.

Утром из-за лесистого мыса показывается катер. Легкий ветерок треплет алый вымпел на невысокой мачте. Привалившись спиной к рубке, стоит матрос в полосатой тельняшке. Он держит наготове канат, чтобы, как только катер подойдет к пристани, бросить кому-нибудь на берег.

— Куда рейс держим? — спрашивает старшина, высунув голову из рубки.

— Сперва на заездок, а оттуда с товарищами пойдешь в Нижнее Пронге, — говорит Иван Никитич.

— Далековасто...

— Что, в баках горючего мало?

— Только с заправки.

— Тогда порядок!

— Ясно, Иван Никитич! — теперь уже бодрым голосом отвечает старшина, понимая, что этот непредвиденный рейс в Нижнее Пронге специально для нас.

Поднимаемся на катер, здороваемся с командой — старшиной, мотористом и двумя матросами.

— Сколько же ходу до Нижнего Пронге? — интересуется Валерий.

— Как пойдем, — неопределенно отвечает старшина, не желая, видимо, загадывать. Это «как пойдем», понимаю я, относится к погоде, которая может вдруг перемениться.

С нами собирается на заездок и сам Иван Никитич. Хотя со вчерашнего дня там ничего нового не произошло — рыба все так же идет негусто, однако лишний раз побывать в бригаде не мешает. Да и нас пустить одних на заездок неудобно. Он просит старшину погодить и идет в контору отдать какие-то распоряжения. Через четверть часа возвращается и велит отваливать.

Сразу за щетинистым мысом, на котором, свесившись с обрыва, растут редкие сосны, показывается длинный забор — бердо, чуть поднявшийся над водой, и невысокий дощатый домик на помосте — жилище рыбаков.

Но катер, прежде чем приблизиться к заездку, с полчаса еще идет по глубокому каналу, потом круто поворачивает и медленно, на самом малом плывет к глаголи, где стоят женщины-рыбачки в ватных куртках и красных косынках, перебирая крючьями садки. Заметив на катере председателя колхоза, одна из них кричит:

— Что-то зачастили, Иван Никитич!

— Разве надоел я тебе? — смеется председатель, хватаясь за колья, вбитые в речное дно, и, подтянувшись на руках, прыгает на мокрый дощатый настил.

Следом за председателем колхоза так же ловко прыгает Валерий Благодатский, а мне не повезло: только я перекинул ногу, катер неожиданно отогнало течением. Тогда Валерий хватает багор, подает матросу, и тот подтягивает катер.

Не скажу, чтобы я себя чувствовал уверенно, шагая по настилу. Узкие доски гнутся, качаются и, кажется, вот-вот ускользнут из-под ног. Да и перильце из тонких реек тоже не внушает доверия. А рыбаки и рыбачки, на мое удивление, бегают взад-вперед по этим зыбким тротуарчикам, погружая в воду крючья, насаженные на длинные шесты, перебирают снасти, в которых плещется рыба, и перегоняют ее в ловушки.

«Сколько труда вложено людьми в это сооружение, — думаю я. — Кроме парового молота, которым вбивают сваи в речное дно, никакой другой техники тут не применишь. Все остальное сделано руками, но, как во всякое древнее ремесло, в него вложено немало мудрости и сметки».

Я иду вдоль заездка и просто диву даюсь, до чего же здесь все устроено хитро. Не знаю, возводили в старое время точно такие же сооружения или наши рыбаки внесли в технику лова что-то новое. Может быть, тогда не было копра для забивки свай и их вколачивали в донный грунт вручную?