От снега до снега

— В году, кажется, тридцать восьмом, — продолжал я, — из Владивостока вместе со своей женой, тоже учительницей, приехал на Тумнин Николай Павлович Сидоров. Школа, где он начал свою работу, ютилась в старой избе-развалюхе с деревянной трубой на земляной крыше. Здесь была одна узкая комнатенка с низким окошком, затянутым вместо стекла рыбьими пузырями, куда солнечный свет почти не проникал. В углу вместо печки стояла на булыжниках бочка из-под нефти. Когда ее начинали топить, класс наполнялся таким густым дымом, что прерывали урок и выпускали детишек на мороз подышать свежим воздухом.

Не лучше было и летом. В иные дни не спасешься от комаров и гнуса, и на полу раскладывали дымокуры.

Шаман Никифор Хутунка, тщедушный, хромоногий старик, запретил орочам отдавать детей в школу. И они увозили их с собой в тайгу на всю зиму.

Сидоров рассказывал, как сразу же после приезда Усть-Орочскую отправились они с председателем сельовета на собачьей упряжке в тайгу собирать ребят. Больше недели блуждали они от зимовья к зимовью, пока отыскали будущих учеников.

Днем в школе занимались дети, а по вечерам — взрослые. Даже глубокие старики, вроде столетней бабушки Акунка, посещали уроки ликбеза.

Чего только не придумывал Сидоров!

Узнав, что орочи никогда не ели картошки и овощей, Николай Павлович устроил вечер «вкусной еды» и угостил их вареной картошкой.

Учителю верили, его слушались, за ним шли. Орочи привыкли, что ни одно дело не может решиться без Николая Павловича, и до его прихода на заседание правления артели не начиналось никакого разговора.

Нынче ученики Николая Павловича работают повсюду. Есть среди них и врачи, и учителя, и лаборантки, и агрономы, и фельдшерицы, и старшины морских катеров. Недаром орочи называют Николая Павловича «ама», значит отец, а Валентину Федоровну — «энэ» — мать...

— Ты подумай только, какой он стал, Коля Сидоров! — с восхищением произнес Фадеев. — Ты что, очерки писать будешь?

— Пишу, Александр Александрович!

— Если хочешь, я скажу в Москве товарищам из альманаха «Год тридцать третий», чтобы они затребовали твои очерки.

— Спасибо, там видно будет...

— А не написать ли тебе повесть для ребят об орочах? Отличные они таежные следопыты, а жизнь в тайге связана с риском. Да и вся история Сидорова полна романтики. Советую тебе, садись за повесть.

— Сперва опубликую путевые очерки, а там видно будет, — опять сказал я.

Александр Александрович попросил у меня адрес Сидорова.

— Как-нибудь выберу время и напишу ему, — сказал он, спрятав бумажку с адресом в верхнем карманчике пиджака.

Не будучи уверен, что из-за своей занятости он напишет Николаю Павловичу, я сам в тот же день сообщил ему о моем разговоре с Фадеевым.

А повесть для ребят об орочах и русском учителе — «Река твоих отцов» — мне удалось написать только спустя пятнадцать лет, в 1965 году.

Летом 1962 года, когда я собрался лететь на Дальний Восток, Александр Андреевич Прокофьев, подписывая мне командировочное удостоверение, сказал:

— Будешь в Приморье, выкрои пару деньков и съезди в Чугуевку, на родину друга моего Саши Фадеева. Там, по слухам, собираются открыть мемориальный музей. Узнай на месте, какое участие смогут принять в этом деле ленинградцы. Ведь Александр Александрович с Ленинградом кровно связан.

— Непременно съезжу, — пообещал я.

...Чтобы попасть в Чугуевку, нужно сойти на станции Даубихэ. Но тут выяснилось, что поезд приходит туда ночью, и я решил ехать во Владивосток, к моему старому другу, писателю Кучерявенко.

Оказалось, что он вместе с Борисом Беляевым, литературоведом и критиком, на этих днях вернулся из Чугуевки, где открывали фадеевский музей.

...Только за окном вагона промелькнули станционные огни Даубихэ, память неожиданно вернула меня к тому, теперь уже далекому, времени, когда Дальний Восток еще не был разделен на области и представлял собой один обширный край — от берегов Амура до Берингова пролива.

Делегаты на краевой съезд Советов, особенно из отдаленных северных глубинок, добирались до Хабаровска недели две, а то и дольше.

Фадеев в это время находился в Приморье. Его вызвали телеграммой, и Александр Александрович, прервав работу над романом, приехал назавтра утренним поездом.

Не помню, как получилось, что на вокзале его никто не встречал, и он пешком добрался до гостиницы с небольшим чемоданом, в котором лежали смена белья, несколько книг и пачка рукописей.

Ему еще не успели приготовить номер, и Фадеев, как это бывало прежде, решил зайти ко мне.

— Вставай, брат, сходим в баньку, попаримся, — сказал он и добавил шутливо: — На сборы пять минут.

Мы отправились в баню на Плюснинку, попарились и на обратном пути зашли в гастроном — купили хлеба, колбасы, масла. Дежурная по гостинице тетя Шура принесла чайник с кипятком, стаканы. И мы сели завтракать.

В это время зашли молодые поэты — Петр Комаров и Григорий Кравченко. Увидав Фадеева, они застеснялись, хотели уйти, но Александр Александрович пригласил их к столу:

— Садитесь ребята, харч у нас богатый, хватит на всех.