От снега до снега

Часто встречаемся в столовой в неурочное время с молодым грузином, небрежно одетым, с давно не бритым худощавым лицом и длинными, слишком запущенными баками. Он долго рассматривает меню, которое здесь почти никогда не меняется: борщ, гуляш из жирной свинины или «рагу из деталей мелкорогатого скота» (что за «детали», выяснить так и не удалось!), порошковый клюквенный кисель, чай.

— Что тебе, Булат? — спрашивает буфетчица, отпускающая талоны на обед.

— Если б ты не такой красивый был, за это меню резать надо, — говорит грузин и что-то добавляет в сердцах на своем языке.

— Пожалуйста, не ругайся, — раздражается буфетчица и, не дожидаясь ответа, отрывает три талончика: Семьдесят три копейки.

Парень достает из верхнего карманчика пиджака смятую, будто завалявшуюся рублевую бумажку.

— Завтрак — сорок копеек, обед, сама говоришь, семьдесят три, ужин тоже скажешь тридцать. — Он несколько секунд прикидывает в уме: — Один рубль сорок три.

— Не надо было вербоваться, — говорит буфетчица. — Сидел бы в своем Тбилиси и жрал шашлыки из барашка.

— Теперь сам вижу, что зря вербовался. — И, сев за наш столик, продолжал: — Почему он такую картину рисовал?

Сразу догадываюсь, что речь идет о вербовщике.

— Разве он тебе не рисовал? — уставившись на меня большими горящими глазами, кричит Булат, приняв меня и Валерия тоже за вербованных сезонных рабочих. — Он рисовал климат двадцать пять выше нуля. Он рисовал общежитие на две койки! Он рисовал не меньше десятки день без сверхурочных. Клуб, кино, театр — тоже рисовал. А где, спрошу тебя, кацо, вся картина? — Он быстро складывает в горсть пальцы, подносит к губам, дует. — Пфу, я тебе говорю.

— Сколько ты зарабатываешь в день? — спрашивает Валерий.

— Сам знаешь, горбуш нету! — И громко, истерически смеется. — Горбуш нету! А зачем мне твой горбуш? Лучше бы я свой барабульку кушал.

— Не надо было вербоваться, — опять говорит буфетчица. — Поезжай, пожалуйста, обратно, нам тут баламутов не надо.

— Ай, Тоня, ты жестокий женщина. Как я могу обратно ехать, если директор паспорт не дает? — Он резко отодвигает тарелку с недоеденным борщом. — За такой борщ, ей-богу, резать надо!

— Правильно, что директор паспорта не дает, — как бы подзадоривая Булата, говорит буфетчица. — Ты вербовался, денег на тебя потратили, сперва отработай их потом паспорт получишь.

— Пускай Федька-вербовщик ему мои деньги дает. Зачем он мне райский кущ рисовал?

Так весь обед прошел в пререканиях Булата с Тоней. Уходя, Булат наклонился к буфетчице, что-то зашептал ей на ушко, и она, кажется с удовольствием выслушав его, толкнула парня в грудь кулаком.

— Ах ты бесстыдник нахальный, так тебе и вот... — И беззлобно, тихонечко, про себя засмеялась.

Назавтра чуть свет Булат явился домой к директору рыбокомбината, разбудил его и, подступив к нему с ножом, потребовал паспорт. Директор, сам недюжинной силы, видевший и не таких вербованных, улучив момент, вышиб из руки Булата финку и, вытолкнув его на двор, сказал:

— Придешь в контору, поговорим!

Не ожидая такой быстрой развязки, обескураженный Булат с минуту постоял в нерешительности и пошел бродить по улицам. Ровно в девять явился в контору.

— Прости, директор, душа у меня всю ночь горел.

Директор хмуро посмотрел на Булата, закурил, потом протянул пачку ему и после довольно долгого напряженного молчания сказал:

— За такое дело, Гоглидзе, я вправе сдать тебя участковому, а там уж как он рассудит. Могут дать как минимум две недели за мелкое хулиганство, а ведь могут и, — он помедлил, — за покушение на жизнь должностного лица...

При последних словах директора Булат слегка вздрогнул, лицо его вытянулось, побледнело, глаза от испуга расширились.

— Я, товарищ директор, на бога брал тебя, резать, честное слово, не хотел. Думал, покажу тебе финку, паспорт мне дашь, честное слово.

В глазах директора блеснула легкая улыбка, он старался не выдать ее.

— Кто знает, что твоя глупая башка думала. — И, измерив Булата с ног до головы взглядом, прибавил: — Как же ты опустился, Булат Гоглидзе. Костюмчик измят, лицо не брито, под ногтями — траур. А еще перед девушками паясничаешь, а?

Чувствуя, что выпутался из беды, Булат оживился и даже попробовал пошутить:

— Сам знаешь, любовь всем возрастам покорная, честное слово! — И, переступив с ноги на ногу, предупредил: — Не я сказал, Пушкин сказал. Я повторил.

— Вот что, Гоглидзе, через час-другой подадут на плот пять кунгасов с горбушей. Пойдешь на выгрузку.

— Значит, горбуш пошла?! — вскричал Булат с деланным восторгом. — Вот видишь, честное слово.

— Пошла, — сказал директор. — Значит, станешь на выгрузку. Ночью, возможно, придут кунгасы и с мыса Джаоре. Так что работы хватит. Это тебе, Булат, испытание, понял?

— Почему не понял? Что, у меня на плече вместо головы бочкотара, честное слово! — совсем оживился Булат. — Раз горбуш пошла — десятка в день, что Федька говорил, будет.

— Будет и побольше...

— Хороший ты человек, товарищ директор, честное слово.

— А приходил резать меня, хорошего человека.

— Я с тобой шутку шутил.