Отчаянное поколение (СИ)

Взгляд обер-лейтенанта поблескивает в тусклом свете, который просачивается через узкие окна. Он снимает фуражку и задумчиво молчит, сжимая в пальцах стакан с ромом. Вероятно, он растроган приближением наступающего праздника. На лицах солдат застыли глупые, мечтательные улыбки; каждый чувствует, что нынешнее Рождество — это та незримая нить, которая связывает всех их с домом.

- Хайль Гитлер! - они пьют и обмениваются рукопожатиями.

- Хайль Гитлер, - повторяет Отто, залпом опустошая стакан.

Апрель 1944 года

- Опять приехали за отпускниками? Какая бесцеремонная наглость со стороны власти, - сухощавый мальчик с пыльной полоской посередине лба возмущенно косится в сторону машины.

- Это не отпускник, это фельдфебель Шрейер. Недавно он подал прошение о переводе во Францию, теперь его забирают, - отзывается Петер, ковыряя в зубах засохшим стеблем осоки.

- Когда русские гонят нас назад, и мы нуждаемся в сильной армии, фельдфебеля забирают?

Петер пожимает плечами.

- Наша ли забота? Он отличился в Курской битве, ему и почивать на лаврах. Во Франции сейчас не так худо, как здесь. Фюрер говорит, что американцы не смогут причинить нам вреда, мы хорошо укрепились.

В машину сгружают вещи, водитель просит разрешения выкурить сигарету перед дорогой. В тылу уже который день — полное спокойствие, что означает верное затишье перед бурей.

У Отто загорелые руки, будто у доброжелательного американского садовника, весь день пересаживающего ирисы и орхидеи в своем маленьком зеленом мирке. Честно говоря, он и сам не знает, от чего бежит - особенно теперь, когда уже не имеет значения, в кого ты стреляешь: в русского или во француза, и каждая пуля проходит через твое собственное тело навылет, только все они умирают, а ты остаешься жить, хотя на самом деле ты уже мертв.

- Отто, - Ульрих, прихрамывая, подходит к нему. Недавно осколок от гранаты попал ему прямо в ногу, повредив сухожилия. - У нас недобрые вести, я и не знаю, как тебе сказать. Сообщили, что гауляйтер Марк-Бранденбурга Генрих Шрейер был отстранен от должности и посажен в тюрьму за попытку осуществить побег из Германии. Вчера утром его нашли в камере повесившимся.

- Про мать ничего не известно? - ровно спрашивает Отто.

Ульрих качает головой.

- Что же, - Отто встает к нему боком, глядя на то, как солнце уплывает за тяжелое серое облако, готовое пролиться дождем на иссушенную землю.

- Не он первый, не он последний.

Все подивятся тому, что он столь бесстрастно воспринимает печальное известие о потере отца. Как будто у него когда-то существовал отец. Только бесцветная тень, заключенная в партийную форму. Впрочем, сейчас Генрих мог бы гордиться сыном, если бы остался в живых, но не суждено тому стать последней отцовской опорой и надеждой, лишь похоронить вместе с ним свою честь и робкие мечты о справедливости.

- Я думаю, он просто разочаровался, - тихо говорит Ульрих, чтобы никто не услышал, потому что с недавнего времени здесь строго-настрого воспрещено разводить паникерство.

- Ему можно лишь завидовать.

- Почему?

- Потому что ему было не все равно, - роняет Отто.

- Ну что, едем, или как? - нетерпеливо спрашивает водитель.

Отто садится на заднее сиденье, захлопывая за собой дверь.

- Я надеюсь, доберемся без затруднений. С этими взорванными мостами целая морока, приходится объезжать. Всех диверсантов нужно перевешать.

- СС прекрасно справляется с этой задачей, - усмехается Отто.

- Так-то оно так, но партизан не становится меньше. Как думаешь, мы выиграем войну?

- Ты ставишь этот факт под сомнение? Будь добр, заткнись.

Автомобиль трясется, издавая невнятные жужжащие звуки. Когда-то они с семьей брали машину и ехали в северную часть города, чтобы искупаться в озере, окруженном цветущими холмами, на одном из которых стоял сказочный замок, и тогда в его детской голове возникали десятки фантазий об отважных рыцарях и добрых феях, о мудрых драконах и таинственных подземельях, но теперь все они забыты; кажется, единственное, что ему остается делать — забывать.

20 мая 1945 года

Ботинки покрываются серым пыльным налетом. Основные дороги расчищены, но только свернешь за угол — обязательно наткнешься на раздробленный асфальт, осколки стекол и чьи-то гниющие конечности, все это в одной грязной и смрадной куче. Мимо проезжает машина с продовольствием. Вдоль улицы стоят советские военные, регулируя движение по улице и стараясь уберечь пожилых людей от прогулок по правой стороне, где стоят наполовину обвалившиеся дома: кто знает, долго ли они выдержат. Покореженные фасады, зияющие дыры в крышах административных зданий.

Берлин в руинах своего могущества.

Отто смотрит на свои руки, чистые, с ровными ногтями, вычищенными от грязи и крови. Ему кажется, что это неправильно, его руки должны быть испачканы.

В Потсдам он так и не вернулся; должно быть, мать ужасно переживает. Если у него вообще осталась мать, в чем он не уверен. Рядом останавливается женщина, поправляя темно-коричневую шляпку и попутно всматриваясь в карманное зеркальце. Отто трогает ее за плечо.