Отец и сын

(Порядок превыше всего, или что русскому хорошо – немцу смерть)

Штирлиц: «Я приехал в Шарлоттенбург, улочки узкие, а мне надо было развернуться. Возле пивной стояли две машины; вокруг них толпились наци в коричневой форме, они обсуждали речь Геббельса, смеялись, спорили. Я спросил, нет ли среди них шоферов, чтобы те подали свои машины вперед, чуть освободив мне место. Мне ответили – здесь нет шоферов… Я корячился минут пять, разворачивая свой “Опель”, пока кое-как управился, а коричневые все это время наблюдали за мною. Когда, припарковавшись, я вышел, они, крикнув друг другу “Хайль Гитлер!”, сели в свои автомобили и разъехались.

Когда нравится смотреть на страдания – или даже просто на неудобства другого человека – это и есть фашизм».

(«Приказано выжить» Ю. Семенов)

Вот приехали мы в Нюрнберг – город известный на весь мир. В этом городе Россия, США и Англия провели Нюрнбергский процесс, осудили собственно фашизм и наиболее заметных фашистов.

Фашизм, это особая логика, особое устроение мозгов. Когда на процессе главного летчика рейха Германа Геринга спросили, как он разбомбил город Гернику, он ответил: «Ерунда, дело житейское».

Многих фашистов казнили – повесили. Но Герман Геринг – «забавный толстячок», прототип «Карлсона, который живет на крыше» (Геринг дружил с родителями писательницы Ингред Листред), словчил – отравился ядом перед казнью. Так его мертвого в петлю сунули. Как немцы говорят – порядок превыше всего. Сказано, что надо повесить, значит, надо повесить и никого не интересует то, что клиент уже мертв.

Фашизм, как я понял после этой поездки в Нюрнберг, истребить такими простыми мерами, как виселица и яд, не удастся. Русские в таких случаях говорят, вешай – всех не перевешаешь.

Итак, Нюрнберг во Вторую мировую войну был сильно разбомблен английской авиацией. Исторический центр немцы восстановили, точнее сказать, воссоздали в точности, ибо его разрушения достигали 90 процентов.

Знающая свое дело тетя-экскурсовод рассказывает, водя нас по Альштадту – старому городу – что всё было воссоздано в мельчайших подробностях. Действительно, все строения выглядят очень убедительно – по-средневековому. Меня удивил тот факт, что в Нюрнберге, наряду с кварталом плотников, булочников, колбасников и других полезных членов общества, был квартал палачей. Из объяснений фрау-экскурсовода мне стало ясно, что для поддержания порядка в обществе, а также и в воспитательных целях, совершенно необходимо иметь палачей, иначе люди разбалтываются и порядок, который превыше всего, исчезает.

Мы постояли на мосту палачей – здесь родственники осужденных на смерть или муки людей за мзду договаривались с палачами, чтобы палач лучше и быстрее выполнил свою работу – отрубил бы голову или руку острым (а не тупым) топором, а если бы бил кнутом – то в пол силы и специальным «не убойным» кнутом.

Мне запомнилась история о происхождении так называемых «охотничьих колбасок». Оказывается, во время эпидемий людей с признаками болезни запирали в огромные каменные бараки и держали там без всякого пропитания и заботы. Кто выживет, тот и выживет. Родные, чтобы подкормить своего сидельца, делали специальные тонкие (не толще мизинца) колбаски, чтобы они пролезли в замочную скважину двери. Вот тебе и вся «охота».

Улучив удобный момент, я тихонько спрашиваю у экскурсовода, где здесь туалет. Она ответила, что не знает с таким брезгливым выражением лица, будто бы сама уже давно отхожим местом не пользуется, словно давно уже живет на небесах или ещё где.

Что же… Я отстал от группы наших товарищей и пошел, на свой страх и риск, в ближайшую гостиницу. За стойкой сидела белокурая немочка, похожая на унтер-шарфюрера Барбару, которая в фильме про Штирлица мучила нашу русскую радистку Кэт.

Спрашиваю, где у вас туалет?

Немочка отвечает, что в номере у каждого постояльца есть свой туалет.

– А для посетителей?

– Для посетителей туалет не предусмотрен.

В простоте сердца я спрашиваю: «А вы, каким туалетом пользуетесь?»

– Служебным.

– Ну, так пустите меня, пожалуйста, в ваш служебный туалет, мне очень надо.

Она строго отвечает – не положено.