Отец Иоанн Кронштадтский

Напившись чаю, я отправился в прославленный Андреевский собор. Всенощная шла своим обычным порядком: певчие пели исправно, священник служил благолепно, а диакон сохранял редкое чувство меры при своих обширных голосовых средствах; но народу в храме было мало, и в воздухе чувствовалось какое-то напряженно-чинное, будничное настроение. Даже самый храм, как мне казалось, в отсутствии своего вдохновенного пастыря смотрел сиротливым и как бы покинутым.

По окончании службы я направился обратно к своему «монастырику» и, проходя через кухню, обратился с просьбой к хозяйке и ее наперснице, усердно хлопотавшим около плиты, дать мне чего-нибудь поужинать. Моя просьба почему-то привела обеих женщин в крайнее замешательство, и через каких-нибудь пять минут на пороге моей кельи появилась Феодосия Минаевна с особенно низкими поклонами и тонко-дипломатичным выражением в своей физиономии. В очень туманных словах, сопровождаемых постоянными извинениями, она дала мне понять, что плотно ужинать перед завтрашним днем будет не совсем удобно, так как батюшка иногда в конце обедни, ежели много приезжих, предлагает желающим «соединиться с Богом», то есть делает общую исповедь и затем причащает Святых Таин.

Я поблагодарил смешавшуюся келейницу за доброе сообщение и удовольствовался на ночь порцией холодного чая и ломтем ситника, изредка прислушиваясь к женским голосам за дверью соседней комнаты. По доходившим до меня отрывкам я мог вывести заключение, что соседки-ночлежницы принадлежали к простому классу и все имели какие-то житейские и душевные затруднения, для разрешения которых, собственно, и прибыли из разных мест в Кронштадт к батюшке.

Было уже довольно поздно, когда мои соседки вдруг затянули дружным хором какую-то песню. Сначала, признаться, я был озадачен таким обстоятельством, но вслушиваясь внимательно в слова песни, я сделал совсем неожиданное и трогательное открытие: оказалось, что распеваемая песня была не что иное, как вольное переложение на голоса стихотворения, написанного ко дню юбилея отца Иоанна одним кронштадтским нищим и помещенного как раз в юбилейном сборнике, только что мной пересмотренном. Стихотворение представителя кронштадтских нищих, отличавшееся крайней наивностью формы, но вылившееся от искреннего сердца, нашло, очевидно, свой полнейший отзвук в родственных ему сердцах простого люда. До сих пор раздается в моих ушах это стройное песнопение, умиленно оглашавшее ночную тишину...

Спешит к тебе вельможа знатный,Собрат ученья из глуши,И все-то едут в путь обратный,Рассея мрак своей души...Скупец обратно едет добрым,Злодей – с очнувшейся душой,

Упавший духом – с духом твердым,Ты всем даешь души покой...И т. д.

По окончании пения юбилейных стихов наступила небольшая чинная пауза, и затем раздалось новое пение: «Царю Небесный, Утешителю...» Затем опять чинная пауза – и новое повторение юбилейных стихов.

После их повторения последовало общее шушукание, как будто соседки о чем-то сговаривались, и затем я отчетливо расслышал, как все разом опустились на колени и с редким благоговением пропели: «Милосердия двери отверзи нам, Благословенная Богородице». После «Милосердия двери» последовало приготовление ко сну, и верующие бабы, которых было в комнате, по всем признакам, более десятка, стали располагаться на полу, без шума, без лишнего разговора, точно все они совсем не случайно сбились в кучу из разных мест, а составляли давно одну нераздельную и дружную семью. Изредка только слышалось:

– Благослови, душе моя, Господа и вся внутренняя моя имя святое Его!

– Доброй ночи, душенька Марья Матвеевна!

– Ариша, ты бы заправила лампадку у Михаила архангела! И т. п.

Через какие-нибудь четверть часа в соседней комнате все безмолвствовало. Но не так было со мной... Новая обстановка, новые впечатления, умиленный хор верующих баб – все это разогнало мой сон и будило настойчиво мысль и сердце.

Я, не раздеваясь, прилег на постель и отдался во власть моей сладкой тревоги...

Перечитывая не раз биографию отца Иоанна, я всегда поражался трогательной ее несложностью.

С первого взгляда биография как биография – обыкновеннейшего добросовестного пастыря; но меж ее будничных строк как бы невольно просвечивают те бессчетно-неуловимые, духовно-тонкие ступени подвижнического искуса, по которым слава Кронштадтского иерея на протяжении почти четверти века поднималась постепенно все выше и выше, принимала одновременно, как и его деятельность, все более широкие размеры и, отмеченная в свой позднейший и совершеннейший период Божественной щедростью чудес и исцелений, сделала отца Иоанна живой легендой русского народа.

То муж на смертных не похожий,

Печать избранника на нем!

приходит мне в голову известный стих Алексея Толстого...