Отец мой шахтер (сборник)

– Я ж электриком работаю… Я этих столбов миллион облазил, – объяснял он.

– Так там же «кошки», – отвечал ехидно вежливый дядечка с аккуратной седенькой бородкой, ждущий, когда следующий осрамится.

Генка протиснулся сквозь толпу, щурясь на солнце, поглядел вверх, отхлебывая при этом из бутылки теплое ситро. Он был в старом трико, в дяди-Сережином кительке на голое тело и в китайских кедах без шнурков.

– А чего там есть-то? – спросил он деловито.

Массовик расправил жирную грудь и, загибая короткие пальцы, в очередной раз объявил:

– Гармонь – хозяину! Красные сапожки – хозяюшке! Петушка – малым детушкам!

– Давай лезь! – крикнула из толпы какая-то женщина. – Баб-то обхватываешь! Вот обхватывай и лезь…

Генка оглянулся, глянул рассеянно на крашеную блондинку, полную, подвядшую, в яркой штукатурке. Она нахально, на виду у всех курила и провокационно подмигивала.

– Да, – сказал сам себе Генка. – Ща… – И, поставив бутылку на землю, стал раздеваться.

– Штаны-то для чего сымаешь, бесстыдник! – в сердцах заругалась старушка в платке, но ее не поддержали.

– Нехай сымает… А стыдишься, бабка, глаза закрой…

– Стыдно, у кого видно!

Генка остался в длинных, чуть не до колен трусах, босиком. Покачиваясь, посмеиваясь вместе со всеми, он подошел к столбу, обхватил его, поднялся на пару метров и под дружный хохот сполз вниз. Но смеха, похоже, Генка уже не слышал. Он вернулся, покачиваясь шарнирной своей походкой, взял бутылку и стал лить липкое ситро на живот, грудь и руки. Допив последний глоток, Генка отбросил бутылку в сторону, медленно вернулся к столбу, напрягся, запрыгнул повыше и пополз.

– Горил, вылитый горил, – прокомментировал старичок.

– Придумали забаву, упадет – убьется… – ворчала старушка.

– А никто не заставлял! Сам полез – сам упал – сам и отвечай! – рассудительно проговорил старичок.

Генка был почти уже у середины, и толпа стала затихать, наполовину поверив, и начинала между собой спорить – доползет или не доползет. С побагровевшим потным лицом Генка остановился, устроив передышку, и тяжело, хрипло дыша, глянул вниз. Десятки, нет, сотни лиц были подняты к нему, как подсолнухи к солнцу.

– Гляди – сотрешь, девки любить не станут! – крикнула разбитная блондинка.

Генка не слышал, он снова полз вверх. Теперь он продвигался медленно, экономя силы, и видел уже и бумажку на подошве сапога, и собранные меха гармони, и удивленный красный глаз петуха.

Пальцы побелели от напряжения, ногти почернели, мокрые волосы прилипли ко лбу.

Генка глянул вверх, прямо на солнце – не щурясь, и прохрипел:

– Господи, помоги…

Было еще метра два, не больше.

Генка опустил голову, глянул туда, и земля и толпа внизу качнулись вдруг и стали заваливаться набок. Генка торопливо зажмурил глаза, прижался лбом к холодному дереву.

– Ой, разобьется! Ой, разобьется! – причитала старушка в платке.

Иван молчал. Молчали и его попутчики: Тарасов и Красильников. Водитель тоже молчал. Только мелодично позвякивали стоящие на первом сиденье два ящика водки.

Генка торопливо полз вверх, уже не думая о силах, которых не осталось. Петух вертел головой и готовился клюнуть.

– Башку откручу, – хрипло пригрозил Генка, протягивая к петуху руку, но почему-то передумал, стал сдергивать сапоги и разорвал руку о вбитый рядом гвоздь. Кровь побежала вниз по руке к мокрой соленой подмышке, по туловищу.

– Козлы! – ругнулся Генка, не чувствуя боли, сорвал сапоги и крикнул вниз, не глядя: – Ловите!

– А-аах! – Толпа расступилась, образовав черную воронку, и, как только сапоги упали в нее, снова сомкнулась.

Генка осторожно снял гармонь, укрепил ремень на плече, стал протягивать руку к петуху, улыбаясь ему измученно и притворно:

– Пе-етя… Пе-е-етя!

Петух и не думал клеваться, лишь жалобно заклохтал.

– Бросай, долетит! – крикнули снизу.

– Ща, – пообещал Генка, наматывая на руку веревку.

И еще раз, напоследок, посмотрел вниз. И на ждущую толпу, и на яркий фанерный городок, на пляшущих, поющих и декламирующих, на торгующих и стоящих в очередях людей, на реку, на фабрику – на весь свой белый свет.

– Ну и чего? – спросил себя Генка.

– А вот и молодец-удалец, выше всех наверх залез! – кричал, обращаясь к Генке и к толпе, массовик.

Генка стоял, покачиваясь на кривых, согнутых в коленях ногах, с окровавленным боком, в мокрых от пота трусах.

– В крови-то, господи, в крови-то весь, – суетилась рядом старушка, вытирая тряпицей кровь.

– Ой ты, добрый молодец, как вас звать-величать? На каком предприятии трудитесь? – допытывался массовик.

– Да Голованов это, Гендоз… С фабрики набойщик. Его каждая собака знает!

– А… са… сапоги… где? – задыхаясь, спросил Генка.

– Сапоги… Сапоги… Сапоги… – задвигалась, заволновалась толпа, ища у себя сапоги и не находя их, пока какой-то крупный мужик, вызывая огонь на себя, не ответил спокойно и мрачно:

– Сперли, бросать не надо было!

– Не перевелись богатыри на русской земле! – кругами ходил вокруг Генки массовик. – Через леса темные, через горы высокие!..

– Сперли!! – подхватила толпа и насмешливо, и сожалеюще.