Отец мой шахтер (сборник)

Тетка Соня шла не оглядываясь, но не выдержала, конечно, и оглянулась на ходу, а не увидев никого, остановилась и встревоженно вытянула шею.

Он пробкой выскочил из-под воды, дыша громко и лихорадочно, вновь набрал воздуха и нырнул.

Тетка Соня плюнула в сердцах и заторопилась в Аржановку, не оглядываясь больше.

Неизвестный вынырнул и, отдыхая на спине, медленно поплыл к берегу. У берега он вывернул из земли большой белый камень и медленно, с напряжением вновь поплыл на середину озера. Там, сделав несколько глубоких вдохов, он пошел ко дну с камнем в руках.

Сначала со дна поднялись пузыри, а потом вынырнул неизвестный.

– Достал! – закричал он. – Достал! – В победно поднятой руке он держал ком черной донной грязи.

Батюшка пришел неожиданно, хотя тетка Соня с утра готовилась и ждала его, то и дело в окно выглядывая, но проглядела.

Отец Михаил был в рясе, подпоясанной кожаным пояском, в шапочке-скуфейке, с большим крестом на груди. Глянув на божницу, он перекрестился, поклонился и, улыбаясь, поприветствовал всех:

– Здравствуйте!

Тетка Соня кинулась к нему, поцеловала руку, и он быстро, почти торопливо, благословил ее.

Коля стоял у окна. Он выглядел растерянным, испуганным даже.

Улыбаясь, поп шел к нему, протягивая руку:

– Такое рассказывают про вас, что идти было страшно. Но увидел – и не страшно совсем, наоборот…

Коля быстро вытер ладонь о штаны и пожал протянутую руку.

– Я им не стала говорить! – объяснила суетящаяся рядом тетка Соня. – А то, думаю, сбегут еще, испугаются!

– Кто испугается? – спросил, входя в кухню и потирая ладонь о грудь, улыбающийся Федька. – Здорово, Миш! – Он громко хлопнул ладонью о протянутую ладонь.

– Федька! – шлепнула его по затылку тетка Соня. – Какой он тебе Миша!

– А чо? – довольно улыбался Федька. – На одной парте сидели? Сидели! Списывать давал? Давал! Он, мам, всему классу давал списывать!

Батюшка смущенно улыбался и часто коротко кивал:

– Грешен, грешен…

Они уселись за накрытый стол, который украшал, задрав ноги, вареный петух. Предвкушая скорую выпивку, Федька радовался гостю больше всех.

– А я думаю, чего мать колготится? Петуха зарубила. И все молчком! – делился он радостными мыслями.

Тетка Соня, словно фокусник в цирке, ловко выхватила откуда-то из‑за спины бутылку водки и поставила ее на стол.

– Во! – Федька обрадованно цапнул ее и взялся открывать.

– А мне нельзя, – сказал вдруг со вздохом сожаления батюшка.

– Как? – растерялась тетка Соня. – Я у бабок спрашивала – нет нынче никакого поста.

– Нашла у кого спрашивать, – гыгыкнул Федька. – Эти бабки в семнадцатом небось Зимний брали! Да, Миш?

– А среда сегодня, Софья Пантелеймоновна, – не слушая Федьку, объяснил батюшка с виноватой улыбкой. – Среда и пятница – дни постные. В среду Иуда предал Христа, в пятницу распяли Спасителя.

Опустив глаза, тетка Соня виновато покачала головой, но одновременно выхватила у Федьки бутылку, и та бесследно исчезла за ее спиной.

Глядя на петуха, все ели залитую постным маслом толченую картошку. Федька погрустнел. Нарушая тягостную тишину, тетка Соня засмеялась вдруг, прикрывая ладонью рот:

– Чай вприглядку пила, было… Мать кусочек сахара на блюдечко положит вот такусенький, – а мы глядим на него и пьем… Сладко – куда там! А чтоб петушатина вприглядку… Лучше я его унесу от греха подальше.

Но Коля отломил вдруг петушиную ногу и стал есть. Тетка Соня испуганно взглянула на попа, а Федька подмигнул батюшке.

– О-хо-хо, – вздохнула тетка Соня. – Он же, батюшка, у нас… Иной раз и не верится… Проснешься, думаешь: правда иль нет? Правда…

– К Господу дорог много, Софья Пантелеймоновна, – успокаивающе сказал батюшка и обратился к Федьке: – А ты что ж, Федор, в храм ни разу не зайдешь?

– И я говорю – иди! Говорю – в аду гореть будешь, пожалеешь тогда, что не ходил! – вставила тетка Соня.

– Ты-то много ходишь, – огрызнулся Федька на мать. – А я это… ада не боюсь… Я на зоне в чугунолитейном работал и на кислотном, меня этим делом не испугаешь.

– А что для тебя хуже, когда тело болит или когда душа? – продолжал отец Михаил.

– Тело – что… Гвозди глотал… А душа, когда заноет, это у-у-у…

– Так тело-то твое в земле останется, а душа страдать пойдет… Души там страдают, души!

– Да? – Федька опешил и задумался.

– Так что приди в храм-то, приди.

– Да вот еще беда, батюшка. Дерутся они у меня, смертным боем дерутся! – в голосе тетки Сони появилась плачущая интонация. – Может, ты им чего скажешь, батюшка, или сделаешь чего? Я вот помню, перед войной еще, маленькая была, а помню, два брата были, двойняшки: Колька один тоже, а другой Петька. Кукушкины! Дрались, ой, дрались! Прямой дорогой к братоубийству шли. И позвала ихняя мать попа. Ну, батюшку… Тот стро-огий был, не в пример тебе, заходит да с порога ка-ак гаркнет: «На колени!» Они так и повалились! Он с божницы икону снимает – Николая Угодника: «Целуйте!» Поцеловали. «А теперь целуйтесь!» Поцеловались. Кулаком им погрозил и ушел. Веришь, батюшка, после того пальцем не тронули друг дружку. Пальцем! Потом их на войне побило обоих…

Тетка Соня с надеждой взглянула на попа, перевела взгляд на сыновей.