Отец мой шахтер (сборник)

Во все время ее рассказа отец Михаил сидел неподвижно, смотрел на свои смирно сложенные на столе руки. Он вздохнул и тихо заговорил, будто сам удивляясь рассказываемой истории:

– Жил очень давно, полторы тысячи лет назад, святой, Макарий Египетский. В пустыне жил, в пещере. Великой святости был человек. И услышал он во время молитвы голос: «Макарий! Ты еще не сравнялся в святости с двумя женщинами, которые живут в таком-то городе». Пошел Макарий в тот город, отыскал тех жен, стал спрашивать их. А они ему отвечают: «Мы грешны и живем в суетах мирских». Но преподобный не переставал вопрошать их, говоря: «Ради Бога, откройте мне ваши добрые дела!» Наконец сказали старцу женщины: «Нет в нас добрых дел, одним лишь не прогневляем мы Бога: с поступления нашего в супружество за двух братьев вот уже пятнадцать лет мы живем так мирно, что не только не заводили между собой ссоры и вражды, но и одна другой слова еще неприятного не сказали».

Батюшка замолк, поднял глаза и, улыбаясь, обвел всех взглядом:

– Вот как важна Богу мирная и согласная жизнь в семье… – Он посмотрел на часы и поднялся.

Глянув из‑за плеча в окно, где на улице мать провожала попа, суетливо семеня рядом и что-то рассказывая, Федька повернулся к брату и с усилием изобразил на лице улыбку:

– Давай мириться.

Он снял с божницы икону Николая Чудотворца, старую, в железном окладе, и громко поцеловал изображение святого.

– Целуй теперь ты. И будем как те бабушки жить. – Федька протягивал икону к Колиному лицу, но тот не хотел, не мог ее поцеловать. Федька наступал. Глядя испуганно на икону, Коля попятился.

– Целуй, чего ты?.. Тезка ж твой! Чего боишься? А-а, боишься? А ты все равно целуй! Ну, целуй же, целуй, морда! – заорал Федька и свободной правой рукой, вынеся ее из‑за иконы, ударил Колю в лицо.

Коля опрокинулся на спину, Федька навалился сверху, уселся и стал с силой натирать Колино лицо железом оклада, размазывая слезы, сопли и кровь.

Коля лежал не сопротивляясь, неподвижно и беззвучно.

Он зашевелился и заскулил жалобно и горько, только когда Федька ушел, громыхнув дверью. Убрав с лица иконку, Коля поднялся, всхлипывая, обтер ее на ходу о рубаху на груди, поставил на божницу и пошел к двери.

Всхлипывая и шмыгая носом, он вышел во двор, поднял с земли топор с неотмытой на лезвии петушиной кровью.

Федька стоял к нему спиной в уборной, не закрыв за собой дверь. Видя только его затылок, Коля направился к нему.

– Коль! – окликнул его из‑за спины материн встревоженный голос: – Далеко ты с топором-то?

Коля остановился.

– Дрова… колоть… – глухо отозвался он, не оборачиваясь, и, размахнувшись что было сил, ухнул топором по колоде, намереваясь, видно, расколоть ее с одного раза.

Лезвие вошло глубоко, но колода колоться не собиралась.

Коля попытался выдернуть топор, но сил явно не хватало, и он дергал бессильно, словно прикованный к топору и к колоде. Тетка Соня обошла его, встала напротив и пристально посмотрела в лицо. Потом подняла глаза к небу, перекрестилась и прошептала:

– Пресвятая Богородица, Приснодева Мария, прости мою душу грешную!

В тот же день Федька уплыл на лодке в Мукомолово пьянствовать, и в тот же день тетка Соня решила. Решила, вошла вечером в хлев и остановилась в двери, прислонилась к косяку, глядя, как сноровисто доит младший ее сын корову, улыбнулась, подошла, пристроилась рядом на чурбачке, положила голову на его плечо. Коля повернулся, посмотрел удивленно и ласково. Тетка Соня улыбнулась усталыми любящими глазами. И Коля улыбнулся в ответ, сказал тихо:

– Дедушка Амриддин говорит: «Рай находится под ногами ваших матерей».

– Правильно говорит, – согласилась тетка Соня. – А мне отец Михаил наказал беречь тебя…

Коля удивленно покосился на мать.

– Как, говорю, беречь, батюшка? – продолжала тетка Соня. – Я, говорю, и так глаз ночами не смыкаю, слушаю, не крадется ли к нему Федька с ножиком… Возьмет и зарежет…

Коля улыбнулся:

– Не зарежет.

– Э-э, сынок, что боится он теперь тебя – это еще хуже. Со страху скорей зарежет. «Молись», – батюшка сказал. А больше ничего…

– Мам, а я сегодня твою прялку сделал! – похвастался Коля, чтобы не говорить больше о неприятном.

– Руки у тебя золотые, сынок, – похвалила его тетка Соня. – И голова светлая. И здоровьем Бог не обидел. В нашу породу ты, в коровинскую. А Федька – в отца, кровь дурная. А ведь все равно сын он мне! Пропащий человек, никудышный, а мне его от этого еще жальче! А пьянка эта проклятая, она ведь болезнь – так? По радио давеча тоже говорили – болезнь! – Тетка Соня вздохнула. Потом набралась духа и сказала: – Знаешь, сынок, ты меня прости, но уезжать тебе отсюда надо…

Она хотя и решила, что скажет это, но не верила, что сможет, но смогла и сама удивилась, что смогла.

Коля перестал доить, руки его опустились.

– Ясное дело, сынок, мне с тобой и лучше, и легче, а с Федькой – горе одно. Да только ты без меня проживешь, а он – пропадет.

– Куда, мам, уезжать? – тихо спросил Коля.