Отец мой шахтер (сборник)

– Нет, что ни говорите, но красноармейцев в буденовках здесь все-таки не хватает, – дружелюбно посетовал стоящий по левую от Печенкина руку губернатор. По правую руку от него стоял митрополит в парчовой ризе – седенький старичок с добрыми слезящимися глазками. Митрополит мелко закивал, то ли соглашаясь, то ли испытывая краткий, неопасный приступ какого-то старческого недуга.

Владимир Иванович не слышал губернатора, наверное, потому, что не остыл еще, не отошел от речи, которую сам толкнул несколько минут назад. Обычно Печенкин говорил без бумажки, и хорошо говорил, просто, доходчиво, убедительно, но здесь – такой случай – приказал написать Прибыловскому, и тот, надо сказать, постарался на славу. Особенно хорошо было про дорогу, ведущую к храму: мол, у нас теперь не только дорога есть, но есть и сам храм. И не просто храм, а чудо. Русский народ всегда мечтал о чуде. И вот оно – чудо, хрустальный храм, какого нигде больше нет! Восьмое чудо света! Придонское чудо!

Хлопали минут десять… Ну, если не десять, то пять точно. Печенкин был счастлив. Это был его день.

Боже, царя храни,Боже, царя храни,Дай ему долгие дни.

Слабых хранителю,Гордых смирителюМир ниспошли, –

торжественно выводил хор.

– Вот гимн так гимн! – обратился Печенкин к митрополиту. – И слова и музыка!

Митрополит мелко закивал.

– Ну, наш был не хуже, – подключился губернатор. – Помните, как Роднина под него плакала? На весь мир…

– Мотив хороший, а слова? – выдвинул довод Владимир Иванович.

– Слова тоже хорошие, – губернатор стоял на своем.

Владимир Иванович не стал дальше спорить – не потому, что боялся испортить настроение, это было невозможно, просто он отвлекся, переведя взгляд с хрусталя часовни на гранит памятника Ленину, окончательно утверждаясь в собственной правоте: одно другому не мешает. А в том, что Ленин, получалось, указывал рукой на храм, в этом тоже был свой смысл. И преемственность поколений, и покаяние, и терпимость – все эти слова, которые Владимир Иванович не то чтобы не любил, но не очень хорошо понимал и как-то их стеснялся, – все это было теперь на Заводской площади, присутствовало, имело место.

В небе громко громыхнуло, и сразу вдруг потемнело. Народ внизу заволновался.

– Не будет дождя! – громко проговорил Владимир Иванович и нахмурил брови, вспомнив, что нет здесь родных и близких: у Галины Васильевны был приступ мигрени, Гелю он даже не приглашал, потому что знал, что она все равно откажется, а Илья только усмехнулся в ответ на предложение, чем обидел и разозлил.

2

– Пора! – решительно проговорил Илья, разматывая красное знамя на длинном тонком древке. Знамя было шелковое, то самое – из дедушкиного сундучка, цирковое.

Ким и Анджела Дэвис смотрели на Илью растерянно, не веря, похоже, в то, что задуманное им произойдет. Они стояли в пустом переулке рядом с площадью, откуда доносились голоса хора. Илья торопливо натянул на голову бандитско-омоновскую шапочку с прорезями для глаз и, подняв знамя, стремительно побежал вперед – к людям, стоящим на Заводской площади.

Дул сильный встречный ветер, и знамя сразу расправилось и затрепетало. Илья бежал прямо на толпу, и толпа его испугалась, подалась назад, расступилась. Он вошел в людскую массу, как нож входит в масло, разделив ее на две половины, и теперь это было две толпы: над одной возвышался Ленин, над другой – православный крест.

Среди начальства первым оценил происходящее губернатор. Он просиял и воскликнул, одобряя:

– А вот это хорошо придумано!

Митрополит подслеповато сощурился, вытянул цыплячью шею и, передернув плечами, крякнул, как будто выпил мерный стаканчик горькой микстуры.

Печенкин наблюдал за бегущим знаменосцем неподвижно и бесстрастно.

Хор сбился: казаки еще кое-как пели, а белогвардейцы уже даже не раскрывали ртов.

– Да здравствует коммунизм! – звонко прокричал на бегу Илья, и после этого замолчали и казаки. На Заводской площади стало совсем тихо. Милиционеры вертели головами, но не пытались задержать бегущего, думая, видимо, что так и должно быть.

Илья уходил и – ушел, выбежав из толпы и скрывшись за углом стоящего на краю площади дома.

– Заср-ранец, – прорычал сквозь сжатые зубы Печенкин.

Глава шестнадцатая. БОЙ БЕЗ ПРАВИЛ И ДО ПОБЕДНОГО КОНЦА

В юности Владимир Иванович занимался боксом и даже стал кандидатом в мастера. Званием своим он гордился и, стараясь ему соответствовать, поддерживал спортивную форму. Время от времени, когда было настроение, устраивались публичные поединки с кем-нибудь из коллег по бизнесу или из ближайшего окружения, чаще из охраны. Для этого на поляне среди сосен, неподалеку от кинотеатра «Октябрь» натягивались канаты боксерского ринга, Седой снимал пиджак и галстук и надевал черную судейскую бабочку, собиралась веселая, возбужденная публика: гости и домочадцы, и – начиналось…