Открытие смерти в детстве и позднее

Для подростка с нормальным интеллектом смерть является физически удостоверяемым феноменом. Однако в самых ранних представлениях ребенка физическое наблюдение такого рода играет лишь малую роль. Его можно уподобить краеугольному камню, но никак не фундаменту общей структуры. Когда маленькому ребенку случится увидеть мертвое животное или самому убить животное, он может воспринять его затем не как пришедшее в некое новое, незнакомое состояние, а как спящее. С другой стороны, детский опыт включает повторяющиеся присутствия и отсутствия людей; то, что недавно умерший родственник перестал появляться, может для маленького ребенка означать, что тот куда-то ушел, и смерть не будет для него отличаться от ухода. Его субъективные интерпретации основываются на знакомых вещах. Но интерпретация всегда оставляет место для сомнений: она включает сопоставление, а также вопрос о том, насколько оно хорошее. О двухлетнем малыше, который убил муху и посчитал ее спящей, сообщается, что у него осталось сомнение; ребенок, думающий, что умерший родственник ушел куда-то и с младенчества научившийся воспринимать исчезновения как временные, в данном случае может обнаруживать неуверенность или смещенный на другие темы дискомфорт. Взрослый, говоря об умершем как о спящем или ушедшем, сознательно использует метафору. Но ребенок пытается объективно описать феномен. Постепенная дифференциация и расширение его концептуальной схемы по мере взросления обусловлены его вопрошающей позицией.

Спящий и ушедший

– лишь две из множества интерпретаций, которые мы получили от маленьких детей как эквиваленты мертвого. Их концепции смерти и жизни часто ошибочны и всегда неполны. Например, смерть для них может означать спящий, ушедший, бестелесный, похороненный, попавший на небо, ожидающий рождения, находящийся в больнице или убитый. Наверное, многие из этих интерпретаций дали бы маленькие дети и в других культурах. Мир феноменов маленьких детей повсюду включает сходные объекты и ситуации, и это средовое сходство – главный фактор в сходстве невербальных символов, описанном аналитическими психологами, и в мышлении древних европейцев, продемонстрированном Ониансом.

Остаются две проблемы. Если символы смерти, времени и т. п. должны быть сходны по указанной выше причине, то откуда берутся культурные различия, все же имеющиеся в этой области? И каким образом получается, что детское мышление воспроизводит иные культуры, чем их собственная, – особенно в том, что касается смерти и связанных с ней тем?

Рассмотрим эти проблемы по очереди. Мы обнаружили, что маленькие дети в нашей культуре различаются своими представлениями о жизни и смерти. Осознанные концепции взрослых в любой культуре менее наивны, но и меньше варьируют. Хотя обычно как в цивилизованных, так и (если верить антропологам) в первобытных сообществах некоторая толика разногласий и противоречий считается допустимой, все же в целом от членов сообщества ожидаются последовательность и конформизм, необходимые для социальных действий перед лицом смерти. Функция этих действий заключается в том, чтобы обеспечить физическое избавление от трупа, а также примирить живущих с этим избавлением и с утратой. От согласованности этих действий с общепринятыми концепциями должны зависеть устойчивая целостность и стабильность группы. Поскольку подобные ситуации очень глубоко затрагивают личность, взрослые социально приемлемые представления здесь неизбежно проникнуты детскими взглядами и позициями. Однако какова бы ни была взрослая концептуальная система, она не может совмещаться со всеми возможными детскими интерпретациями, поскольку тогда она стала бы противоречивой и непоследовательной. Чтобы установить порядок ритуальных действий и обеспечить русло для потока эмоций, нужно исключить слишком расходящиеся незрелые идеи. Поэтому в мифологиях различных культур обнаруживаются в детализированном и стандартизованном виде разные детские концепции.

Дети спонтанно интерпретируют объективные источники феноменов по-разному, в то время как культура формирует более или менее последовательные, непротиворечивые интерпретации. На самом деле дети вовсе не воспроизводят мировоззрение отдаленных культур. В каждой культуре и в каждом поколении они продуцируют весь спектр потенциальных основ религии, философии и мифа, – в большой степени независимо от выбора, сделанного их собственным обществом.

Но почему же ситуация выглядит так, как если бы они воспроизводили? Ответ заключен в психологии не ребенка, а взрослого. Непереносимый опыт должен побуждать к регрессии. Зрелые интерпретации, не слишком насыщенные эмоциями, могут вытесняться, уступая место более ранним и менее зрелым.