Отличник

– Да-а, – согласилась она.

Индусы, сидевшие напротив, действительно, как уставились на нее, так глаз и не сводили. Я чувствовал, что что-то не так, что между нами вырастает стена отчуждения. Преодолевая стыд и неловкость, я спросил:

– Может, я чем-нибудь тебя обидел? Если так, то прости. Если ты считаешь себя в чем-то передо мной виноватой, то я тебя заранее прощаю.

– Да нет, что ты. Все нормально, – сказала она прохладным тоном.

Но на холодность тона я тогда внимания не обратил. Я уцепился за слова. Если говорит «Все нормально», значит, так и есть. «Ну, нельзя же, в самом деле, быть таким мнительным, – ругал себя я, – могут же у девушки быть свои дела».

Понимая причины, побудившие меня задавать подобные вопросы, она, помолчав, сказала:

– Вот, устроился бы дворником к нам во двор, мог бы постоянно меня контролировать, а я бы могла тебя каждый день в окно наблюдать. Да и квартиру служебную дали бы.

«Неужели, – думаю, – и она считает, что мне главнее всего прописка и квартира?». И эти ее слова задели меня очень сильно. А, главное, я открыто не мог с ней говорить о своей любви, и это было тяжелее всего.

6

Я звонил, продолжал звонить. Саломеи по-прежнему не бывало дома. Леонид так же был занят, если и заставал его дома, то говорили по телефону недолго. Как правило, был всегда с прекрасной дамой. «Звони поздно-поздно, я с «зулейкой». Поздно-поздно я не звонил. Хоть за него душа перестала болеть, после Крыма он постоянно проводил время с Бландиной и, по-моему, дело шло к свадьбе.

Только подумал я о Бландине, и в ту же ночь мне приснился сон. В этом сне я с Бландиной оказался в постели, развратничал, как только мог. И сон был какой-то особенный, все ощущения, все мысли, все, как в жизни. Даже во сне, понимая, что совершилось непоправимое, я горевал и вопрошал у Бландины: «Что же мы Лехе-то скажем?». И она, будучи совершенно невозмутимой, со знанием дела меня поучала: «Будем все отрицать. В самой постели он нас никогда не застанет, а в остальных случаях всегда можно оправдаться».

Сон был очень яркий, подробный. Проснувшись, я долгое время находился в уверенности, что это все произошло наяву. Странное состояние. И знаю, что сон, но в то же время не могу отнестись к случившемуся, как к тому, что это приснилось. Я ощущал себя мерзавцем, подлецом, я не знал, как буду смотреть Леониду в глаза. И не знал, как от этих гадостных ощущений отделаться. Рассказать о том, что снилось Леониду накануне его свадьбы с Бландиной я не мог, хотя, казалось бы, между нами и не существовало тайн и запретных тем. Вот только по одному этому можете судить, насколько потряс меня этот сон. А рассказать, очиститься, покаяться хотелось. Мне бы в церковь сходить, в Храм, но я тогда еще от этого был далек. И я решил рассказать о своем сне Толе.

Толя выслушал меня и упрекнул:

– Ты это зачем мне такие сны рассказываешь? Не надо. Больше не рассказывай.

Но на мою просьбу не передавать услышанное Леониду, поклялся молчать.

Вскоре ко мне подошел Леонид и на полном серьезе, так сказать, от чистого сердца, предложил рандеву с Бландиной.

– Что ты, как можно, – покраснел я и, отвернувшись, ушел прочь. А дальше, приготовьтесь, начинается сентиментальность, сопливо-слезные дела. Ушел я прочь, чтобы не расплакаться. Конечно, на такое благородство, на такой поступок, решиться мог только Леонид.

Я ставил себя на его место и рассуждал, будучи Леонидом, так: «Я сделал Димке много зла, пусть непреднамеренного, но все же… Я никогда не прощу себя за то, что разлучил его с Хильдой, что растоптал его любовь. Да, я люблю Бландину, люблю ее сильнее жизни, и у нас уже назначен день свадьбы, но ради Димки, ради друга, я согласен отступиться от своего счастья. Быть может, это станет маленьким извинением за то большое зло, в котором перед ним я виноват».

Так или почти что так должен был рассуждать Леонид, услышавший от Толи о моем сне и решивший предложить мне свою невесту, чуть ли не накануне свадьбы (о том, что к свадьбе они готовятся, доходили слухи и от Фелицаты Трифоновны и от Азаруева). Да и Толя, с которого я брал клятву о молчании, понял все по-своему, то есть, что сна не было, но я через него хочу передать Леониду о том, что страсть моя не прошла, и я до сих пор очень люблю Бландину. И, говоря «Нашел, кому такие сны рассказывать», он подразумевал: «Нашел, кого в таких делах выбирать поверенным. Того, кто от женщины отказался сознательно, выбрав высшую форму существования».

Убежав от Леонида, я зашел в музыкальную школу, находящуюся прямо за зданием ГИТИСа, ходил по сгоревшим ее коридорам и думал в тишине о том, какой я на самом деле жалкий и ничтожный, и какие у меня благородные, жертвенные друзья. Мне хотелось рассказать обо всем этом Саломее, но я почему-то боялся, что она меня теперь до конца не поймет. Там, в деревне, летом, она бы поняла, а теперь такой уверенности во мне не было. И все же я решил, что верну прошедший июль, верну те отношения, какие были. За свою любовь надо бороться. Обязательно надо бороться, а не находиться в роли постороннего наблюдателя.