Отличник

Дня за четыре, до моей исторической встречи с Дружком, так назвал я собаку, засиделся я в гостях и от метро до дома добирался пешком. Автобусы уже не ходили, да и от станции метро до дома всего пятнадцать-двадцать минут быстрой ходьбы. Было это в конце октября. А октябрь в том году был страшнее самой лютой зимы, а точнее, совершеннейшая зима и была. Повсюду лежал снег, морозы доходили до минус пятнадцати по Цельсию, а главная беда, – свирепствовал сильный северный ветер. В эдакую ночь, качаясь и спотыкаясь о наледи, скользя и стараясь не упасть, шел я быстрой походкой к дому. Зашел под арку автомобильного моста, да так и шарахнулся в сторону. Прямо на моем пути лежала огромная собака. Я совершенно уверен был в том, что она непременно на меня набросится и укусит, если и не за горло, то за ногу уж точно. Всем известно, что пьяных собаки не любят, а я был, простите, в тот вечер не трезв. Но нападения не последовало, собака продолжала лежать в той же позе, в которой я ее и увидел. Обойдя ее и пройдя скорым шагом метров десять, я оглянулся. Убедившись в том, что она за мной не гонится, я умерил свою прыть и вскоре совершенно забыл о ней.

На следующий день я снова задержался у друзей, и снова вынужден был возвращаться домой прежней дорогой, то есть идти от метро пешком. На этот раз время было не столь позднее, но дожидаться автобуса на морозном ветру я не стал. И что же? Под высокой аркой моста, на том же месте, где и вчера, лежала та же самая собака. Тут уж я сообразил, что что-то не так. На таком промозглом ветру, будь ты хоть в шубе, хоть в двух, живому существу долго не выдержать. Я осмелел, подошел к собаке поближе и пригляделся. Собака была мертва. А между тем, находилась в том свободном и расслабленном положении, как будто была жива и ожидала лишь команды, чтобы вскочить и пуститься со всех ног за брошенной палкой. Мордочка ее лежала на подобранных под грудь передних лапах, вся она излучала спокойствие и уверенность в том, что за ней непременно придут. Шерсть на ее спине была слегка припорошена снегом, она не дышала. И при всем при этом невозможно было поверить в то, что она мертва. В таком положении не умирают, а если и умирают, то не сохраняют в себе столько жизни, сколько было в ней. Как раз в этот самый момент мимо проезжал автобус, осветил своими фарами собаку и меня и даже притормозил. Возможно, водителя поразила гримаса ужаса на моем лице. И в самом деле, было что-то ужасное, из ряда вон выходящее в эдакой смерти собаки. И уж конечно, «собачьей смертью» такую смерть язык не повернулся бы назвать. Собака добровольно, сознательно свела свои счеты с жизнью. Причем умирала, вспоминая все самое лучшее, улыбаясь. Это какую же волю, какой характер нужно было иметь? Она не жалась к прохожим, в надежде на приют, не скулила у подъездов с мыслью, что пустят погреться. Она легла на промозглую землю, положила голову на лапы и лежала, вспоминая что-то очень хорошее. Это-то более всего и поражало. Это была шотландская овчарка, большая, красивая, с черной шерстью на спине. Главным же образом меня мучила одна мысль: «А что, как еще вчера собака была жива? Возьми я ее с собой, отогрей, накорми, бегала бы и резвилась». Конечно, я сам себя успокаивал: «Да нет, она и вчера уже была мертва и потом, в чем моя вина? Я ее не выгонял из дома на мороз, да и теперь ничем помочь нельзя, чего себя понапрасну мучить». Как ни успокаивал себя, ни уговаривал, все же горечь от увиденного не проходила и тут вдруг на станции метро Киевская лежит еще одна шотландская овчарка, лежит так же, как покойный ее собрат, положив мордочку на подобранные передние лапы. С тем лишь различием, что в ней еще теплилась жизнь и глаза были раскрыты. А в этих глазах, красных от слез, была такая безысходность, такое отчаяние, такое горе, что невозможно передать. Время было позднее, почти что час ночи, запоздавшие пассажиры торопились на пересадку. Вокруг собаки стояли ремонтники в оранжевых жилетах, им спешить было некуда, так как их рабочий день только начинался. От них я узнал, что бедолага лежит здесь с самого утра, ничего не ест, не пьет, ждет хозяина, а тот его бросил.

Не случись собаки-самоубийцы под мостом, и не стань я косвенным соучастником, лицом, попустившим такому случиться, я, скорее всего, прошел бы мимо. Прошел бы, обманывая себя тем, что мир не без добрых людей и обязательно найдется какой-нибудь сердобольный человек, который собаке поможет. Теперь же все обстояло иначе. Теперь я рассуждал так: «Кто ей поможет, если не я? И как жить дальше, если сегодня пройдешь мимо, а завтра увидишь ее мертвой? Тут уже никакие отговорки не помогут». Да и чувствовал я, что просто прикреплен к этой собаке какой-то неведомой силой. Я растолкал ремонтников, склонился к пёске и, на правах хозяина, стал звать ее домой:

– Пойдем, дружок, пойдем домой, – говорил я и, соорудив из брючного ремня какое-то подобие ошейника, надел его на шею овчарке.