Отличник

Я тянул бедолагу к эскалатору изо всех сил. Силу и смелость мне придавали обстоятельства. Опоздай мы на пересадку на последний поезд и тогда все. Конец и собаке и мне. Так это тогда виделось. К тому же добродушные на вид рабочие, совавшие собаке под нос куски копченой колбасы, заговорили вдруг о том, что лежать собаке на станции непорядок и что надо передать ее специалисту, то есть живодеру. Впрочем, возможно я не правильно их понял, и они имели в виду что-то другое. Какого-нибудь дрессировщика в цирке.

Собака, надо сказать, не хотела меня слушаться, не желала вставать, не желала идти, приходилось просто силком тащить. Она вела себя так, как будто я и был тем самым специалистом и приглашал ее не домой, а на мыловарню. Неприятно вспоминать о том, как смеялись надо мной люди. Как я вталкивал дружка в двери последнего поезда. Собака, пять минут назад казавшаяся обессиленной, упиралась, рычала, чуть ли не кусала меня. Хорошо, что еще не лаяла, а то я непременно бы испугался и бросил ее. Я пугаюсь собачьего лая, а эти шотландские овчарки, они без лая и шагу ступить не могут. Я их часто наблюдал в городе. Понял я тем октябрьским вечером, что добрые дела со стороны выглядят смешно, нелепо, а подчас их и вовсе принимают за обратное, то есть за злодейство. Со всех сторон в мой адрес сыпались колкости:

– Эй, парень, где собаку украл? Вот, учись, Люсь, как люди к зиме готовятся. Нашьет теперь мужик себе шапок, шашлыков наделает.

И это были самые безобидные шуточки. Не скажу, что я легко и с улыбкой их переносил. Я смущался этой роли незадачливого спасателя. Мне было неприятно, что надо мной смеются. Не стоило бы на это внимания обращать, но я иначе не могу, не умею. Всегда ревниво относился к тому, как выгляжу со стороны, что люди обо мне говорят. Штаны без ремня к тому же спадали, что только добавляло неловкости. Сознаюсь, был момент, когда я крепко засомневался в правильности своего поступка, чуть было не кинул Дружка на полпути. Думал: «Что же ты, мерзавец, кочевряжишься, рвешься от меня, как от убийцы. Я же тебя, сукиного сына, спасти хочу. А ты тут концерты показываешь, позоришь перед людьми». Но не бросил, за что благодарен судьбе до сих пор.

Вот таким образом в моем доме оказалась собака. Дружок, так я его и стал называть, первое время не ел и не пил. Даже тогда, когда я его на это провоцировал, надеясь на то, что звериные инстинкты проснутся. А провоцировал как, – становился на четвереньки и чавкал над его миской, делая вид, что кушаю его порцию. Все было зря. Мне обидно было до слез. Думал: «Помрет ведь от голода. Тоже мне, спас, называется». Но все обошлось, стал он потихоньку питаться, стал нехотя отзываться на Дружка.

Про собаку я ни Толе, ни Лене ничего не сказал. Толя их не жаловал, в памяти был пес, который увязался за Катей. А что касается Леонида, так тот, просто ел собак на службе в армии и отношение к ним имел соответственное. Так что про Дружка друзья мои не знали. Знал один лишь Тарас, который обещал молчать.

5

Второго по счету жильца, маленькую девочку Тонечку, ко мне привела Тамарка. Это была ее младшая сестра. Тамарка рассказала, что теперешний сожитель ее матери, будучи нетрезв, хотел изнасиловать ребенка. За себя постоять, по ее словам, Тамарка умела, а вот малолетнюю сестренку оставить с такими людьми боялась. Сама Тамарка на ночлег не напрашивалась, да и сестренку просила приютить лишь на время.

Я, конечно, разрешил ребенку пожить, но смириться мне с этим было непросто. Рассуждал так: «Пусть у матери в квартире притон, но у них же есть отец. Почему к нему не отвести ребенка?». Отыскав через адресное бюро адрес Тоничкиного отца, я пошел в гости к Юсикову. Хотелось возложить заботу о ребенке на плечи его родителя.

Юсиков жил в коммунальной квартире, дома его не оказалось. Дверь открыла соседка. Она-то и представила полный его портрет.