Отлученный (сборник)

В воздухе потеплело от ранней весны. Надзиратели, происходившие по большей части из крестьян, предсказывали жаркое лето. Но жара не могла заставить потеть зэков, превратившихся в скелеты. У тех, кто раньше был толстяком, кожа висела клочьями.

- Постарайся не нарваться на санкцию, - постоянно советовал Ла Скумун, зная, что наказанные лишаются свиданий.

Он приготовил тайник для пистолета.

- Дождемся дежурства Цинкового воротника, - сказал он Ксавье. - Он наложит в штаны, а у него ключи от всех дверей.

Цинковым воротником прозвали капрала, носившего твердые воротнички. Его сердце было таким же твердым. Чуть ли не единственное, что у него было твердым. Перед пушкой он должен был струсить. По крайней мере, таково было мнение Ла Скумуна.

Прошли недели, и Женевьев снова вошла в ворота централа. Передача была уже положена в обычное место. Она очень боялась, но эпоха была такой жестокой, а Ксавье так страдал, что она предпочитала, чтобы оба разыграли свою карту.

Только посмотрев на сестру, Ксавье понял, что поручение выполнено и вдруг почувствовал себя умиротворенным, его измученное лицо осветилось улыбкой, и Женевьев показалось, что на нем появилось детское выражение.

- Ты попрежнему продаешь много роз?

- Попрежнему много, - ответила она.

- Знаешь, он очень обрадовался.

- Правда?

- Правда…

Она столько думала о Роберто, кладя в передачу розу! Ее это взволновало. «Господи, сделай так, чтобы они не умерли здесь!» - взмолилась она.

Они мало разговаривали.

- Ну вот! - заключил Ксавье.

- Теперь уже недолго. Самое трудное позади.

Она говорила это каждый раз.

- Да, позади, - согласился Ксавье.

Она вглядывалась в его волевое лицо. Последнее свидание. А потом?…

- Свидание окончено! - объявил надзиратель.

Ксавье разжал и сжал руки. Кровь стучала в виски. К счастью, они скоро отсюда удерут.

- Наберись терпения, - шепнула Женевьев, наблюдая за братом.

Надзиратель вышел в коридор, между двух решеток и прошел за Женевьев, чтобы отпереть дверь. Она быстро повернула сумочку.

Ксавье прочитал на приколотом к сумочке белом листке: «Сегодня в полночь». И Женевьев тут же ушла.

В столовой он отдал свою порцию соседу, который молниеносно сожрал ее, боясь, как бы Ксавье не передумал.

Чтобы легче было ждать, он закрыл глаза и стиснул кулаки.

В камере он утвердительно кивнул Ла Скумуну, и они стали дожидаться, пока надзиратели всех запрут, проведут перекличку и уйдут.

- Все готово.

- Наконецто, - ответил Ла Скумун.

Ксавье рассказал ему о трюке с ридикюлем.

- Ты уверен?

- Как и в том, что разговариваю с тобой.

- Мог бы постараться узнать больше, - пробурчал Ла Скумун.

Ксавье засмеялся. Роберто убивал время как мог. Они считали удары часов, один из них обсчитался.

- Одиннадцать, - сказал Роберто.

- Нет, десять.

- Одиннадцать.

- Десять.

Они шептались, но хотели кричать.

- Твоя история - это точно не туфта? - спросил Ла Скумун через некоторое время.

- Если не веришь, можешь дрыхнуть.

Камеры были расположены вдоль всего корпуса. Они выходили во внутренний двор и на кольцевую стену. Длинные Узкие окна следовали друг за другом как тире морзянки.

В полночь послышался звук шарманки.

- Старина Миг! - прошептал Ла Скумун.

Его трясло. Ксавье отвернулся, чтобы друг почувствовал себя в одиночестве.

Миг сыграл мелодию популярной песенки, потом затянул песню моряка, мечтающего о собственной лодке. Ла Скумун, лежа на спине, вцепился пальцами в шероховатую ткань матраса. Эта музыка выворачивала ему кишки.

Послышались крики. Охрана прогоняла Мигли. Тот, продолжая играть, тронулся с места, и музыка приблизилась, чтобы через несколько мгновений удалиться. Ла Скумун натянул на голову одеяло и согнутой рукой вытер глаза.

* * *

В то утро, между последним ночным обходом и открытием камер, в углу бордосцев началось волнение. Бордосцы были хроническими бунтарями.

- Почему мы должны жрать эту блевотину?! - сказал один из них, стоя на своей койке.

- А штрафной режим видал? Шагай или подохни.

- Эта падла хозяин [9] - не один на свете. Над ним префект. Надо только всем отказаться от их тухлой баланды и начальству станет жарко.

Зэки одобряли.

- При условии, что будут улики, - убеждал оратор. - Ждем завтрашнего утра. Я подойду первым. Если опять тухлятина, отказываюсь от порции, и вы делаете то же самое.

Эта идея понравилась всем.

- Им придется доложить в префектуру, а жратва станет уликой. Иначе мы все тут подохнем. Все время привозят новых, никого не выпускают, а общее число остается прежним. Разве не правда?

Это была правда, как и то, что хлеб иногда давали плесневелый, а суп кислый. Правда, что люди ели клей.

Ла Скумун знал, что коллективный бунт, даже неудачный, взбудораживает тюрьму. Зачинщиков просеивают и переводят в разные тюрьмы.

- Я не согласен, - заявил он.

- Сдрейфил?

Ла Скумун говорил, сидя на кровати.

- Не люблю коллективных демонстраций. Когда меня все достанет, буду действовать сам по себе.

Бордосцев было трое. Они работали в одном цеху с Ксавье, но спали в той же камере, что Ла Скумун. Это было хитростью тюремной администрации, стремившейся разделять на ночь людей, общавшихся между собой днем.