Отпечатки

В общем, взял я эту штуку, холст, и карандашом, который нашел в одной из коробок со строительным мусором, прочертил вот тут совершенно случайную линию — больше всего она походила на закорючку — через самую середину, а потом неожиданно, ой — совершенно не представляю, как так получилось, но я, наверное, потерял равновесие или разжал пальцы, что ли, потому как вся эта громадина вроде как выгнулась, задрожала и, не успел я спасти дело, рухнула прямо на пол. И тут я подумал, да и хрен с ней, в конце-то концов, — я не собираюсь снова эту штуку поднимать: прекрасно может поваляться и на полу. И тут-то меня озарила идея: дзынь! Эта идея, совсем как мультяшная лампочка, повисла над моей головой: дзынь! Я моментально содрал крышки с банок: с прелестной красной краски (Каролина — та ненавидела основные цвета: говорила, что они ребячьи, — что они вульгарны) — а потом с другой красной, потемнее (бордовой), а потом с поросячье-розовой и с желтой, как желток, и с чудесной индиго — и еще кучу потом открыл. Где-то посреди этой лихорадки добавил оранжевого — поварской ложкой с прорезями вместо мешалки. А потом, господи боже, меня понесло. Я разгуливал по всей этой штуке — брызгал краской с полной пригоршни кистей — носился туда-сюда, пересекал собственный след и даже по нему возвращался, щелкал по кистям, чтоб получался такой как бы дождик, — подпрыгивал кистями вверх-вниз, как на батуте: в основном импровизировал и наслаждался каждой, нафиг, минутой. Остановился в тот миг, когда был доволен. И изучил результат. Я потел — я задыхался (и не от отсутствия сигарет — ни секунды о них не думал: и знаете что? Я даже забыл наклеить пластырь! Очень поучительно, так-то). Ботинки мои погибли — мда, они уже трупы (что ж, дешевку не жалко), и брюки тоже, они свое получили. А руки — она все еще под ногтями, знаете ли, миниатюрная версия моего первого произведения искусства. Я был в восторге. Я возбудился. Никогда еще за всю мою жизнь я не был так плотно во что-то

вовлечен — каждой своей клеткой, телом, разумом, духом и душой (и я влюбился в краску — пьянел от одного запаха этой дряни). Я поднял холст — теперь он казался мне легким как перышко — несколько самых свежих мазков потекло, и результат мне понравился еще больше. А теперь — теперь она взаправду висит на стене (Пол и я, мы все еще стоим и смотрим на нее), и я снова ужасно близок к тому, чтобы взорваться от гордости и во всю глотку заорать. Никогда со мной такого не бывало. Ничего подобного. За всю мою жизнь.

— Да, — снова произнес Пол. — Мне правда по кайфу. Высший класс, Джейми, кореш, у тебя получилось. Слышь, теперь все в порядке? На месте? Потому как если тебе все по нраву, я свалил бы, если ты не против. Майк хотел, чтоб я ему сварганил, как бишь его, демонстрационный стенд для его медалей. У него зашибись какая коллекция.

— Что бы мы без тебя делали, Пол? Мы бы пропали.

— Чушь! Да и по барабану — это ж не только я, так? А? В смысле — тут ведь все, ну, как его там? Все вносят долю, вроде того. Короче, это, хочу тебе малехо помочь, ну, со старым прессом. Завтра годится? Поглядим, а? Чего там да как?

— Да, конечно, Пол, — в любое время, когда скажешь. Заглянешь к Тедди попозже? Выпить перед ужином?

— Нет, я ж говорю — сегодня вечером мы ждем Кимми и Дороти, да? Они обещали спуститься в наш бардак на пару рюмашек. И маленькая Мэри-Энн.

— Ах да. Ну ладно — еще раз спасибо, Пол. Ты был великолепен.

— Не за что, браток. Слышь — может, спустишься к нам и всякое такое? А? Крошка Дороти, знаешь, — она положила на тебя глаз, Джейми, старина. Говорит о тебе ужасно хорошие штуки.

Джейми изумился.

— Правда? — переспросил он.

— Без базара, — ухмыльнулся Пол. — Говорю тебе — она здорово на тебя запала, если хочешь знать.