Отпуск на двоих

– Когда мы вместе поехали в Линфилд, ты все спрашивала меня, что мне нравится, а что нет. И… не знаю. Я словно почувствовал, что тебе действительно интересно.

– Конечно, мне было интересно, – сказала я.

Алекс кивнул:

– Я знаю. Ты спрашивала меня, кем я являюсь на самом деле, и… Ответы словно приходили из ниоткуда. Иногда мне кажется, что до встречи с тобой я и вовсе не существовал. Словно ты меня выдумала.

Мои щеки стали теплыми от румянца, и я поерзала в кресле, подтягивая колени к груди.

– Мне бы не хватило мозгов тебя выдумать. Ни у кого бы не хватило.

Я видела, как подрагивают мускулы на его скулах. В этом был весь Алекс – он никогда не говорил ничего поспешно, всегда тщательно взвешивал все свои слова.

– Я вот о чем, Поппи. Ты первая, кто меня узнал. И даже если… даже если между нами что-то изменилось, ты никогда не будешь одна, понимаешь? Я всегда буду тебя любить.

На мои глаза навернулись слезы, но каким-то чудом мне удалось их незаметно сморгнуть. И голос мне удалось сохранить чистым и веселым, а не таким, словно кто-то засунул мне под ребра руку, нашарил сердце и стиснул его в ладони, задевая старую, надежно скрытую ото всех рану.

– Я знаю, – сказала я ему. – Я тоже тебя люблю.

Это и правда, и нет. В мире не существовало слов, способных выразить все эмоции, которые я ощущала сейчас просто оттого, что смотрела Алексу в глаза: всю мою эйфорическую радость, и боль, и любовь, и страх.

После этого разговора поездка продолжалась как обычно. Ничего между нами не изменилось – кроме того, что какая-то часть меня пробудилась, словно медведь после долгой спячки. И вроде как, когда ты спишь, голод не так терзает твое нутро, но стоит тебе прийти в сознание, как ты понимаешь – теперь это чувство вынести невозможно.

На следующий день – предпоследний день нашего отпуска – мы решили подняться в гору. Мы уже почти дошли до вершины, когда я решила подойти к краю тропинки, чтобы сфотографировать синее озеро, виднеющееся глубоко внизу через просвет в кронах деревьев.

Тут-то я и потеряла равновесие. Лодыжка у меня подвернулась – я и заметить не успела, что произошло. Боль была такая, словно кость пронзила мою стопу насквозь, и я повалилась на землю, в грязь и палую листву, сквозь зубы шипя ругательства.

– Лежи спокойно, – приказал Алекс, присаживаясь рядом со мной на корточки. Поначалу я едва могла дышать, так что я даже не плакала, просто ловила ртом воздух.

– У меня там кость наружу не торчит?

Алекс взглянул вниз, проверяя мою ногу.

– Нет. Я думаю, ты просто лодыжку потянула.

– Твою мать, – выдохнула я, когда боль накатила на меня снова, еще сильнее, чем было раньше.

– Можешь сжать мою ладонь, – сказал Алекс, протягивая мне руку, и я воспользовалась его предложением, изо всех сил стискивая пальцы. В его огромной ручище моя ладошка выглядела совсем крошечной, а костяшки пальцев – узловатыми и костлявыми.

Постепенно боль отступила, зато на ее место пришла истерика.

– У меня что, правда руки как у толстого лори? – спросила я, заливаясь слезами.

– Что? – переспросил Алекс. Его недоумение можно было понять. Затем его обеспокоенное лицо как-то неестественно дернулось, и он тщетно попытался замаскировать смех под кашель. – Руки как у толстого лори? – серьезным голосом повторил он.

– Не смейся надо мной! – выкрикнула я, полностью войдя в модус восьмилетки.

– Прости, – сказал он. – Нет, твои руки не похожи на руки толстого лори. Правда, я понятия не имею, что это вообще за штука.

– Нечто вроде лемура, – проговорила я сквозь слезы.

– У тебя чудесные руки, Поппи. – Алекс очень, очень старался не улыбаться – наверное, так сильно он не старался никогда в своей жизни. Но мало-помалу улыбка неизбежно искривила его губы, и это вызвало у меня взрыв смешанного с рыданиями смеха. – Хочешь попробовать встать? – спросил он.

– А ты не можешь просто скатить меня с горы?

– Я бы предпочел этого не делать. По пути нам может встретиться ядовитый плющ.

– Ладно. Хорошо, – вздохнула я. Алекс помог мне встать, но я совершенно не могла опереться на больную ногу. Каждое движение вызывало очередную вспышку боли, болезненным разрядом пронзающую мою лодыжку. Довольно быстро я бросила попытки ковылять дальше, снова начала всхлипывать, и мне поспешно пришлось спрятать лицо в ладонях. Я не хотела, чтобы Алекс видел, в какую сопливую развалину я превратилась.

Он попытался погладить меня по плечу, чтобы успокоить, но я начала рыдать только сильнее. Я всегда рыдаю, когда люди пытаются меня утешить.

Алекс притянул меня поближе к себе и заключил в объятия, позволил спрятать лицо у него на груди.

– Мне что, придется сюда вертолет вызывать? – провыла я в его рубашку.

– Мы не настолько далеко ушли.

– Я не шучу. Я вообще на ногу наступить не могу.

– Вот что мы сейчас сделаем, – сказал Алекс. – Я возьму тебя на руки и отнесу вниз. Очень и очень медленно. Вполне вероятно, часто мне придется останавливаться, чтобы передохнуть. Все это время тебе нельзя называть меня Буцефалом и кричать в мое ухо: «Быстрее, лошадка!» Ясно?

Я рассмеялась и кивнула, размазывая по его рубашке слезы.