Отражение

– Чтобы не говорил, не думал и не исследовал Ричард в своих кабинетах, я знаю, что Макс родился гением. Оба наши с Софией ребенка пришли в этот необыкновенно одаренными, – Практически на одном выдохе взволнованно протараторил Эдвард. Он нервно сжимал в руке автоматическую ручку, беспрестанно щелкая….

– Оба? – не поняла я, – У вас двое детей?

– Двойняшки. Эмили и Максим. Они были похожи, как две капли воды. Только внешне. Эми мечтательница, тихая и улыбчивая девочка. Она рисовала с трех лет невероятные пейзажи, животных, людей, цветы. Художественный дар. Но Эмили так и не научилась говорить. Врачи ставили ей диагнозы, но я знал, и моя жена знала – Эми здоровая талантливая девочка. Просто она видела этот мир немного другим. Разве можно за это упрекнуть? Все мы смотрим разными глазами на одни и те же вещи. Макс был ближе к реальному миру, и до определенного времени не вызывал никаких опасений у врачей, наблюдающих Эмили. В пять он уже читал и умножал трехзначные числа, в шесть – бегло заговорил на английском языке. Никто не знает, кроме нас и Макс не хвалится, но он окончил среднюю школу на три года раньше своих однолеток. Кембриджский университет не хотел отпускать Макса после полностью прослушанных лекций и защищенных на «отлично» выпускных работ. Он мог стать ученым, доктором математических наук, но выбрал профессию бизнесмена. На самом деле мальчик выбрал отца. Макс помог мне поднять и расширить корпорацию. Без него я мало, на что способен. Но за все нужно платить. Такова проза жизни. Ричард Эймс впервые появился в нашей жизни, после гибели Эмили. Она шагнула под колеса автомобиля прямо на глазах Максима. Для нее это была очередная игра. Мы сразу уехали из России. Не могли пережить…. Макс был плох. Он замкнулся. И я обратился за помощью. Наука тогда заметно шагнула вперед, и после долгих исследований Ричард объявил нам с женой, что наши дети были обречены еще до рождения. Лучше бы нам не знать. Никому из нас. Оказалось, что с генами Софии, моей жены было не все в порядке. Она была здоровой, никаких отклонений, но являлась носителем поврежденных хромосом, которые и передались двойняшкам. Повреждения сказались на нервной системе детей. Я не придал большого значения словам Ричарда. Мы могли никогда не узнать и генах, и хромосомах, как многие другие до нас и после нас. Но Макс, словно почувствовал, понял что-то…. Он молчал полгода после смерти Эми и переезда в Лондон, превратился в совсем другого человека. Словно его выключили. Ричард сказал, что в связи с усилением аналитической работы мозга, другая часть, ответственная за эмоциональный фон, у него серьезно атрофирована. И это не приобретенный недостаток. Это врожденный порок развития. Мы не верили. Он же рос на наших глазах, веселый и активный мальчик. Как же так? И тогда Эймс объяснил. Макс – имитатор. Он перенимал эмоции и реакции Эмили, повторяя и запоминая их. Обладая быстрым умом, Макс с легкостью вживался в любые образы, которые находил интересными. А так, как с детства его единственным другом была Эмили, без нее он потерял образец для подражания. Вот откуда ощущение его отчужденности, полной замены личности. Несколько месяцев Ричард пытался пробиться к нему, найти ключик. Да, именно тогда я начал спонсирование строительства лаборатории для Эймса. Плата за молчание и помощь. Он вернул нам сына, но лишил надежды мою жену. Ричард говорил страшные вещи о том, с чем нам придется столкнуться в будущем. Вспышки гнева, агрессии, необъяснимое поведение, мгновения полной потери личности, которые я называю залипаниями. И все это было. После каждого срыва несколько недель восстановления. И единственное лекарство – это постоянная активная деятельность, движение вперед. Таким и был мой мальчик. Неугомонным. Смышленым. Я никогда не поверю в то, что однажды Макс сможет не вернуться, хотя Ричард настаивает на этом. Что они понимают, эти светила? Макс никогда не сдастся, не станет беспомощным растением, не превратиться в серийную убийцу. Только не он. Ричард ошибается. Все гении мира были слегка не в себе. Эдгар По, Достоевский, Булгаков и даже Фрейд. Перечислять можно бесконечно. И никто не имеет права вешать на них ярлык.

Эдвард внезапно прервал рассказ, потянулся за стаканом воды, который я только что перед ним поставила. Он разнервничался, тяжело дышал.

– Ваша жена считала иначе? – спросила я, когда пауза затянулась, и Эдвард начал погружаться в глубокую задумчивость.

– София устала. И она винила себя. Ее мать лечилась несколько лет от душевной болезни, и Соня нашла в этом прямое подтверждение своей вины. Я не смог ее переубедить. Но я повторюсь, Мила, я никогда не считал, что мой сын болен. Он особенный, талантливый, он гений.

– С этим не поспоришь, – улыбнувшись, поддержала я несчастного мужчину.

– Ему сложно все успевать, быть лучшим в любой отрасли. И поэтому он срывается. Всем нужен отдых.

– Да, конечно.