Отражения

Вот он, обрекающий богов и смертных на инфернальные муки, нетерпимый к соперничеству и зависти, но прощающий убийц и изгоев, в золотом сиянии правит небесной солнечной колесницей. Гордый бог Аполлон выткан руками божественной и не менее смертоносной сестры.

Лучезарный рванул гобелен со стены. Дверь под ним будто выдохнула могильным холодом. Всё ещё пытаясь спрятать волнение даже от себя самого, он сжал ключ в кулаке, чуть не сломав пальцами тонкую шейку.

Вставленный в древний замок, инструмент на удивление просто провернулся. Изо всех сил сдерживая волчий вой, не дыша, бог ворот и порогов распахнул эту последнюю заслонку перед Тайной. За дверью ничего не было. Каменная кладка задней стены будто отсекла его навсегда от божественных уз.

«Так вот каков твой последний удар, Тифон! Вот оно, твоё злое волшебство проклятия. Безумием? Но так я и есть бог безумия! Что может сделать оно мне?! Отец! Отец!»

Бог всё ещё горько смеялся, когда церемония начала заходить в тесные стены святилища. С торжественными песнопениями, разбрасывая лепестки душистых цветов и опахивая ветвями деревьев священной рощи, жрицы вошли чтить вернувшегося бога. Полубезумные ранние старухи пели что-то о новом боге, о зерне, которое умерло и воскресло, о вине, ставшем водой или наоборот, о невероятном.

Бог хохотал. Это был крик проклятого, брошенного в одиночестве безумца. Бог умирал. Новому богу пелись вечные гимны: дельфийский оракул вернулся домой.

Сектант

Хищный ветер пустыни, не задерживаясь, проносится сквозь меня. Он шелестит, но я не слышу, как миллиарды песчинок прокладывают мне путь туда, откуда нет возврата. Мои шаги не оставляют следов, пока мерцающий бисер угольной пыли ведёт меня всё глубже, во тьму моего нового царства. Я тороплюсь, чтобы не опоздать на самую главную встречу в своей жизни.

Меня готовили к ней с рождения. Специальный чёрный манускрипт каждый вечер подкладывали мне под затылок служанки, пока мать пела песню о мальчике, которого принесла река. Я учился читать по великому папирусу, считал его священные строки и выписывал божественные отрывки. Так же, как и он, – мой брат и мой убийца.

Его облик навсегда запечатан в тайнике моего сердце. Размещённое на чаше весов, оно укажет судье мою дальнейшую участь. Рядом в ритуальных сосудах я вижу остальные свои внутренние органы. Это часть служения богу, как моё тело и мои дары. Впервые не меня молят о судьбоносном решении, но я судим высшей силой. Настал мой черёд рассказать о своей жизни.

Из всей дворцовой малышни только я был на особом счету. Все мы были родственниками в большей или меньшей степени, но только я был Сыном Бога. Отца, как и мать, я видел редко. Всё моё время занимали наставники-жрецы, рабы и слуги. Родственную душу я нашёл только в нём. Я звал его братом.

Нелюдимый и диковатый, он преображался, выдумывая очередную проказу. Вечную скуку дворца то и дело будоражили окрики охранника, снимавшего нас с высоченного дерева, или причитания испуганной прачки, обнаружившей в отстиранных простынях скорпиона. Нас забавляла простая, но сильная реакция черни. Мы были детьми, а значит, немного богами. Иногда мольбы слуг достигали вельмож, и нас призывали к ответу.

Однако чтобы ни происходило, наказывали только его. В те моменты он изо всех сил сжимал кулаки и грозил ими – похоже, что и мне. После очередной особенно жестокой порки он исчез из дворца. Сильнее меня горевала только моя мать.

Прошли годы, прежде чем я снова заметил его в дворцовом саду. Он о чём-то шептался с надсмотрщиком и был как будто не рад тому, что я его окликнул. В следующий раз он пришёл уже ко мне. Старые лазы оказались как нельзя кстати, когда мы тайком пробирались в город. Одним своим видом он вернул мне детскую радость от нелепых забав и ощущение пьянящей свободы от этикета и даже закона.

Из его сбивчивых рассказов я понял, что он долго скитался и теперь стал последователем нового культа. На это известие я мог только усмехнуться: десятки богов в одной только империи, не говоря о молельных домах купцов и военачальников из дальних провинций, видимо, были недостаточно хороши для него!

Свидетельствую, что почитание других богов не запрещалось. Империя простирается вдоль всей священной Реки, утопая ногами в море. Она торгует и воюет со времён первозданной пучины вод. Из хаоса стихии первым вышло солнце, мой божественный Отец. Он озарил мир и разделил его на богов и их созданий. Если малая часть разумных существ захотела поклоняться своим небылицам, то что с того всевидящему оку неба, а значит, и мне!

Преследовались только сугубо кровавые культы, не видящие мирной жизни без страданий людей и животных. Фанатики, приносящие в жертвы своим больным видениям младенцев, стариков и карликов, требующие повреждения членов и иные зверства от последователей, жестоко наказывались вплоть до запрета хоронить останки, чтобы и после смерти они разделили скорбную судьбу пустынных падальщиков.