Отражения звезд

— Погодка, — сказал Иван Лаврентьевич тогда, — как раз для моего ревматизма.

Но Анна Гавриловна не слышала его, смотрела на почтальонскую сумку, в которой лежало живое слово тех, кто ушел на войну и о ком думали, смутную думу думали...

— Ничего для меня нет? — спросила она.

— Кажется, есть, — и Иван Лаврентьевич порылся в своей сумке, достал конверт с лиловой печатью, а дожидаться, пока она прочтет, не стал, словно заранее зная, что может быть в конверте. И Анна Гавриловна прочла, что старший сержант Василий Сергеев погиб геройской смертью, а три их мальчика — Саша, Коля и Тиша — стояли рядом, когда сидела она на скамейке с письмом в руках, смотрели на каменное лицо матери, какого никогда еще не видели, и сначала заплакал младший — Тиша, за ним второй, а старшему, Александру, было уже восемь лет, и он не заплакал, словно забота о семье ложилась отныне на него...

Что́ шестьдесят лет в сравнении с этим переделом жизни, когда сразу стало страшно, как жить теперь дальше, как накормить и вырастить тех, кого муж называл их дивизией, и тогда-то и возник передел, перед которым набежавшие ныне шестьдесят лет кажутся вроде межи.

Вот пусти только воспоминания, и начнут цеплять одно за другое, пройдут прожитые годы, как груженый поезд, и сколько остановок и задержек было на пути... И Анна Гавриловна вспомнила еще, как накинула конский обороть на корову, страшно было представить себе, как продержаться в том сорок втором году, если не запашешь землю, а в колхозной хлебопекарне хлеба не выпекут, только на себя надейся, и поволокла плуг их степенная, добрая Зорька, вел ее за веревку Саша, уже хозяин, уже мужик в безотцовом их доме, а она, Анна Гавриловна, налегала на рукоятку плуга, и земля тяжело разворачивалась под лемехом. А две недели спустя пропало у Зорьки молоко, и самому младшему, Тише, как без молока в его четыре года? Что ж, придется поначалу есть размазню из картошки, пока стоит на полке бутылка конопляного масла, и как еще уродит неухоженная земля картошку в будущем году, об этом тоже нужно было подумать и подумать...

— Надорвешься с мужской работой, — сказала она сыну, когда запахали все же и забороновали, а еще и огород впереди, капуста и морковь подмога все-таки.

— Да ладно, мама, — ответил он тогда по-взрослому, и, наверно, казалось ему, что уже вырос и способен на любую работу.

Оглянешься — и сама не поймешь, откуда взялись силы, когда все обгорело внутри, одна с тремя малыми детьми, — откуда взялись они — силы? Наверно, возникает в человеке противоборство тому, что должно, по жестокой своей силе, сломить его, — и вот она, мать, ждет своих сыновей: старший Александр корабельным инженером-электриком стал, прислал из Севастополя телеграмму с одним только словом: «Приеду»; Николай фрезеровщиком на большом заводе в Новосибирске работает, а Тишенька слабенький был, ему тяжелее всех пришлось, сейчас учителем в школе одного из колхозов в соседнем районе...

И вот сидит она, Анна Гавриловна, в своем прибранном доме, все готово — и пироги, и холодец, и бараньего мяса копенка, и такая река жизни проходит перед ней, на скольких стремнинах пришлось этой реке пошуметь, сколько засух случалось, когда вся обмелела, но и широкие половодья бывали — по судьбе детей.

Сыновья — Александр и Тихон — приехали вместе, Александр прилетел в Москву из Севастополя, а дорога со станции лежит как раз через колхоз «Союз», в котором Тиша учителем, — наверно, по телеграмме встретил брата, потому что грузовик, на котором они прибыли, был знакомый, колхозный, и водитель Костя Староверов был тоже знакомый.

— Ну, вот и мы, из твоей гвардейской дивизии, — сказал Александр еще на пороге, был хоть и невысокий, но литой и ловкий, — наверно, его и взяли во флот за литую сноровку, а Тиша — худой и длинный, отпустил бородку, и Анна Гавриловна сказала:

— В старики записался.

— Борода учителю по его положению положена, — ответил Тиша, и мать не знала, шутит ли он, или, может быть, и вправду так.

А третий, не приехавший, сын — Николай — рос сильным, несмотря на все трудности, больше всех поспевал и, если вовремя не отнять чугунка со щами, до половины один опорожнит его.

— А жена твоя где? — спросила Анна Гавриловна Тихона.

— Она ведь по родильному делу, мама, а у нас в этом году урожай: то мальчишка, то девочка вперемежку, только поспевай принимать. Леля хорошей акушеркой считается.

И Тихон был доволен, видимо, что мог сказать о жене так, а Александр был еще не женат, да и к лучшему, всегда на море, только ждать его и ждать.

И Анна Гавриловна задумалась на минутку — кому из сыновей сколько лет: Тише было уже тридцать шесть, а Александр и Николай погодки, так уж получилось, и всегда их считали близнецами, хотя и не походили один на другого.

Тихон тоже задумался, словно что-то подсчитывая, потом сказал:

— Тебе, мама, по моему счету, двадцать пять лет было, когда война началась... совсем молодая еще, а уже мы трое на твоей шее, и не погнулась ты от тяжести.