Отражения звезд

— А у тебя как? — спросил Звенигородцев, пытливо поискав его глаза за стеклами очков.

— Жена болеет, стенокардия, всегда нужно быть на стороже. А сын... — Андрей Андреевич хотел было сказать, что сын учится в театральном училище, но сказал вместо этого:

— Мой сын и привел меня к тебе, Александр Николаевич... с этого и начну весьма щекотливый разговор с тобой. Прежде всего — обращался ли к тебе с чем-нибудь мой сын?

Звенигородцев помолчал.

— Ты хочешь, чтобы я нарушил врачебную тайну?

— А все-таки?

— Он был у меня.

— И я предполагаю повод, зачем он был у тебя.

— Тем лучше... тогда можно и без вопросов.

— Послушай, Александр Николаевич, дело касается моей чести и совести... если к тебе обратится некая Анна Касперова, а для меня — Ася, я знал ее девочкой, извести меня тотчас же.

Звенигородцев мельком проглядел какую-то сводку на своем столе.

— Не знаю, ту ли ты имеешь в виду, но Анна Николаевна Касперова поступила к нам сегодня.

— Как же оно подсказало мне! — и Андрей Андреевич похлопал себя по левой стороне груди, где больно вдруг стиснуло. — Я могу увидеть ее?

— Прием с двух часов завтра.

— А не опоздаю?

И они посидели еще, оба чуть отдуваясь, оба — врачи, оба — отцы.

...Еще не было двух часов, но в приемной уже дожидались женщины с передачами, сразу же, как только начали впускать посетителей, заторопились на второй этаж, а Андрей Андреевич попросил дежурную няню вызвать из девятой палаты Касперову.

И он увидел Асю, в темно-красном байковом халатике, столь пораженную его появлением, что кинулась было обратно.

— Не удивляйтесь, что я отыскал вас, Асенька... но мне совершенно необходимо сказать вам кое-что.

И она, испуганная и подавленная, последовала за ним в больничный сад.

— Прежде всего, пришел в моем лице как бы ваш отец, — сказал Андрей Андреевич, когда они сели на дальней скамейке, — пришел сказать: оставьте все, как есть... не знаю, как сложится у вас дальше с Всеволодом, но три человека будут всегда рядом с вами: ваша мать и я с моей женой... вот вам моя рука — вы никогда не раскаетесь.

Она сидела низко опустив голову, ничего не ответила, вдруг поднялась, и, посмотрев ей вслед, потерянной и похожей на девочку, Андрей Андреевич не решился остановить ее.

А час спустя он уже был в своей терапевтической клинике, рабочий день пошел своим чередом, и лишь под вечер Андрей Андреевич решился позвонить Звенигородцеву.

— Говорит Ракитников, — сказал он только.

— Ну что же — порядок, Андрей Андреевич. Я тоже отсоветовал, однако по полной медицинской, да и отцовской совести.

И Андрей Андреевич подержал еще минуту в руке уже немотную телефонную трубку.

Внизу, у вешалок, сидела старая гардеробщица Клавдия Ксенофонтовна, знавшая почти два поколения врачей, а за большим окном золотели еще не облетевшие липы, которые Андрей Андреевич помнил саженцами.

— Липки-то наши как вымахнули! — сказал он.

— Растут, они — вверх, а мы — вниз, — ответила Клавдия Ксенофонтовна, потерявшая в войну двух сыновей.

— И мы с вами еще немножко потянемся кверху... а вывод сам напрашивается.

И Клавдии Ксенофонтовне, видимо, понравилось, что он сказал так.

— Что ж, я не против, если сам напрашивается.

Андрей Андреевич не стал дожидаться троллейбуса, а пошел пешком по Большой Пироговской, в конце улицы Кропоткина купил на площади несколько пышных пионов, шел затем с цветами, остро вспомнив вдруг тот далекий день, когда так же с цветами подошел к подъезду родильного дома в Леонтьевском переулке, а отнесшая цветы и записку няня сказала, вернувшись:

— С вас причитается — сын.

И Андрей Андреевич вспомнил еще тускло освещенный вестибюль больницы, в которой нес ночное дежурство Звенигородцев, и то, с чем пришел к нему, и темнокрасный байковый халатик Аси...

— Еще потопаем, Андрей Андреевич, — сказал он себе, поднимаясь по лестнице своего подъезда. — Еще потопаем!

Жена сидела в низком, глубоком кресле, в котором за последнее время все чаще посиживала, держала в руках книгу с заложенными в нее очками, и Андрей Андреевич как в былые года, поднес ей цветы.

— Чу́дно! — сказала она, глубоко вдохнув их запах. — Какой же ты еще молодец, Андрюшенька!

И Андрей Андреевич молодцевато провел ребром указательного пальца по своим седым усикам:

— Потопаем еще... сегодня у меня никакого ревматизма, так что потопаем еще!

А вечером он зайдет к Серафиме Васильевне, спросит между делом, вернулась ли Ася из Крюкова, и, если Ася уже дома, поинтересуется: наверно, разрослось Крюково, став городом-спутником, а Серафиму Васильевну попросит разъяснить еще кое-что, чего он недопонял в издательском договоре.

Половодье

Мать плакала, и тетя Паша тоже плакала, но скупо, вытирала время от времени уголком платка глаза, больше смотрела вдаль, и мать тоже смотрела сквозь слезы вдаль, а Волга широко лежала перед ними, словно и не текла никуда, а лишь покоилась в своей серебряной широте, еще не очнувшись после ледохода.

Было уже совсем тепло, тихая, еще в робких почках весна, и мать смотрела вдаль, на затопленный лес, а тетя Паша говорила: