Отражения звезд

— Доверишься людям — пропадешь... только доверься, — сказал Григорий Ефимович вдруг, и нельзя было понять, относится ли это к ревизии, а может быть, никакой ревизии нет, а есть только молодая кассирша, которой его любезности совсем ни к чему, и после закрытия магазина поджидал ее некто... Но это мог знать только он, Григорий Ефимович... а она знала лишь, что давно не нужна ему, да и самой себе не нужна, все, что было по сердцу, сама пропустила, а теперь, глядя на жнивье, на сжатое свое поле, чего же жаловаться, да и кому?

— Я средство для чистки принес, раковина в кухне совсем запущена, — сказал Григорий Ефимович: может быть, хотел остаться один у телевизора.

— Почищу, — ответила она.

В передней на подзеркальнике стояла металлическая зеленая туба с изображением зигзага молнии, и Калерия Антоновна взяла тубу и пошла с ней на кухню.

Камень со дна озера

Самолет легко толкнулся колесами, побежал, мокрое лётное поле простиралось, как озеро, шел дождь — это была Москва поздних дней октября.

К самолету подъехал маленький поезд из нескольких вагончиков, и Юля тревожась села вместе с другими в один из вагончиков, а полчаса спустя, сняв с движущейся ленты конвейера свой чемоданчик, так же тревожась села в маршрутный автобус, стоявший на мокрой площади, и неведомый мир, неведомая страна, неведомая Москва пошли за окнами. А приученный везти вернувшихся из дальних странствий автобус деловито бежал сначала по загородному шоссе с желтыми или уже совсем голыми деревьями по сторонам, бежал в Москву, в неизвестность, в такую для нее, Юли, неизвестность, что нельзя было и представить себе, как будет с ней дальше...

Мать, когда ей, Юле, было всего три года, уехала к своей матери в Петрозаводск, в котором летом пахнет водной свежестью, а зимой ветер носится над Онежским озером, да и с Ладоги приходит суровое зимнее дыхание.

В Петрозаводске мать стала работать библиотекарем в одной из библиотек, жили втроем с бабушкой Василисой Ивановной, а два года спустя, простудившись в одну из трудных ветреных весен, мать заболела воспалением легких, и все так страшно и так быстро случилось. А дальше пошло только с бабушкой, и детство и школа пошли только с ней, бабой Васенькой, заменившей для нее, Юли, всех и все на свете.

Она была уже в девятом классе школы, когда Василиса Ивановна задержала ее как-то возле себя.

— Слабая я стала, Юленька, — сказала она, — как ты, в случае чего, будешь жить без меня? Винить никого не хочу, но тебе учиться дальше надо, у тебя к биологии есть склонность. И твой отец — естественник, что бы там ни было, а ты все-таки дочь ему.

А больше Василиса Ивановна ничего не сказала, но по смыслу ее раздумий выходило, что в случае чего нужно обратиться со своей жизнью к отцу.

И вот ехала она, Юля, обратиться со своей жизнью к отцу, ехала смятенная и неуверенная, как через столько лет он встретит ее? Бабушка Василиса Ивановна много лет работала в местном музее, оставила написанную ею книжечку «Петровская слобода» о далеком прошлом Петрозаводска, среди ее вещей было немало всяческих памяток, и Юля, выискивая, что привезти отцу в подарок, нашла зеленый плоский камень со дна Онежского озера, который подарил бабушке знакомый рыбак, камень мог послужить для бумаг на столе.

Об отце бабушка сказала однажды:

— Вот и академиком стал Александр Петрович... вчера по радио сообщали, кого выбрали в Академию.

И уже совсем далеким теперь казался отец с его новым званием, с его книгой «Мхи и папоротники», которую принесла как-то бабушка из музейной библиотеки, а мхов и папоротников было в Карелии вдоволь.

Дом, в котором жил отец, был построен для академиков, с десятками подъездов в большом, строгом дворе, и дежурная в одном из подъездов, вязавшая возле лифта, строго посмотрела поверх очков:

— Тебе кого, девочка? — Юля была мала ростом, походила на девочку, и дежурная в полумраке подъезда не разглядела ее лица. — Сумеешь подняться на седьмой этаж?

Александр Петрович Ремезов сам в ту пору осознал свою вину в том, что нарушилась его семейная жизнь. Как-то, после ссоры, в сущности несправедливой с его стороны, жена, давно собиравшаяся навестить свою мать, сразу же уехала с дочерью к ней в Петрозаводск, и, конечно, он, Ремезов, должен был сделать первый шаг к примирению. Шага этого, однако, не сделал, дальше все стало казаться закономерным следствием несходства характеров, а может быть, они недостаточно любили друг друга. Он, правда, написал примирительное письмо, из которого жена могла скорее понять, что виновата во всем ее женская горячность, письмо еще более обидело ее, она не ответила, и даже деньги, которые он перевел, вернулись обратно за невручением адресату.

Но два года спустя все само собой разрешилось, жена умерла, дочь осталась с бабушкой, которой он стал аккуратно высылать деньги на Юлю, и где-то далеко шумело Онежское озеро, шумело и кидало волны в непогоду... Впрочем, Василиса Ивановна посылала ему время от времени короткие письма, в которых сообщала, что Юля здорова и хорошо учится.