Несколькими днями ранее Гаудсмит вылетел из Лондона на север Франции, планируя встретиться там с Пашем, чтобы отправиться вместе с ним в Париж. В своей обычной манере он ворчал на каждом этапе поездки. Из-за тумана вылет задержался на несколько часов, и Гаудсмит настолько проголодался, что ему пришлось просить бутерброды у сотрудников Красного Креста. Холодный металл ковшеобразных сидений самолета напомнил ему «горшки в детском саду». Шербур, первая остановка, состоял в основном из «палаток, казарм и грязи».
Он должен был встретиться с Пашем в Шербуре, но Бориса там не было. После нескольких часов и множества унизительных просьб Гаудсмит и несколько его спутников забросили свои 30-килограммовые вещевые мешки в грузовик и проехали более полутора сотен километров до штаба армии неподалеку от Ренна, чтобы продолжить поиски там. В каком-то отношении поездка была даже приятной: погода стояла великолепная, французы всю дорогу показывали пальцами V и кричали: «Vive l'Amerique!» При этом грузовику приходилось объезжать мины и разбомбленные машины. Затем Гаудсмит увидел несколько трупов, извлеченных из развалин домов; вид одного бездыханного, но прекрасного тела на носилках особенно врезался ему в память.
Они прибыли в Ренн намного позже, чем ожидали, и тут Гаудсмит обнаружил, что его вещмешок пропал. Либо его потеряли где-то по дороге, либо стянул ловкий французский вор. Он чувствовал себя подавленным. Первый день на фронте, и уже все потерял. Типичный волосатик. Гаудсмит подал рапорт о потере вещей и продолжил поиски Паша. Результата они не дали, и уже в сумерках его отправили на постой в полуразрушенную женскую школу. Ночь он провел, слушая стоны беженцев и пытаясь не обращать внимания на вонь переполненных туалетов.
Опасаясь, что Паш его бросил, на следующее утро Гаудсмит уговорил одного офицера одолжить ему джип с водителем для объезда обширной территории, которую занимал штаб, и близлежащих городков. Тут до него дошли слухи, что Паш уже в Париже и, вероятно, поймал Жолио. Несмотря на обиду, Гаудсмит мог только поспешить в Париж. Но в ответ на просьбы довезти его до столицы он слышал лишь одно: никаким ученым транспорт вообще не положен, тем более в Париж. В очередной раз он почувствовал, что был в армии чуть ли не самой мелкой сошкой.
Подобно Пашу чуть ранее, Гаудсмит должен был принять важное решение. Паш скептически относился к тому, что кабинетные ученые могут сделать что-то полезное для «Алсоса»: слишком уж они медлительны и боязливы. В недавнем письме другу он жаловался, что они могут «упустить парижский шанс, если Сэм не перестанет топтаться на месте», то есть не прекратит ныть и не проявит, черт побери, хоть какую-то инициативу. Гаудсмит не знал о письме, но, несомненно, чувствовал раздражение полковника и хотел доказать, что тот неправ. Более того, Гаудсмиту нужно было что-то доказать и самому себе. Впоследствии он вспоминал, как, разъезжая в машине в тот день, он «все больше психовал и злился, думая о той ответственности», что лежала на нем. Он так сильно хотел внести свой вклад в победу, сразиться с Гитлером, но его снова бросили и забыли, оставив, как вещмешок на обочине дороги. Он
Все еще не имея конкретного плана, он прихватил автомобильную карту Франции и несколько походных пайков. Затем подошел к водителю, который расхаживал вокруг. Гаудсмит знал, что они не должны были покидать этот район, но в рукаве у него была пара трюков – по крайней мере, он читал о таких хитростях в детективных романах. Он спросил водителя:
– Какой именно приказ дал вам ваш командир?
– Он приказал отвезти вас, куда скажете.
Именно на такую двусмысленность и рассчитывал Гаудсмит.
– Хорошо, – сказал он. – Париж!
– Есть, сэр!
Если офицеру не хватило ума точно сформулировать приказ, Гаудсмит в этом не виноват. Они уехали рано утром.
Когда офицер понял, что волосатик увел его джип, он сообщил об угоне и выпустил ориентировку, предписывающую незамедлительно арестовать некоего Сэмюэла Гаудсмита. Но с картой, которую он прихватил с собой, Гаудсмит мог направлять водителя в объезд контрольно-пропускных пунктов, а благодаря пайкам им не нужно было останавливаться поесть. Позже Гаудсмит назвал эту проделку своим «первым злодеянием».
Когда они въехали в Париж, Гаудсмит напрягся. Последний раз он был тут в 1938 г., до начала войны, до исчезновения родителей. Он давно задавался вопросом, увидит ли он этот город снова, и поток эмоций ошеломил его. Когда он увидел Сорбонну, где когда-то, еще многообещающим молодым исследователем, читал лекцию о квантовом спине, ему уже приходилось сдерживать слезы. Да, город местами выглядел сильно потрепанным, тут и там были видны уродливые шрамы, оставленные войной. Но каким-то образом в нем сохранялась прежняя магия – все еще красивый, все еще Париж. Еще через несколько кварталов Гаудсмит сдался и в открытую зарыдал.