Отряд: Разбойный приказ. Грамота самозванца. Московский упырь

Свекачиха тут же огрела его по башке подвернувшейся под руку палкой.

— Снасильничать? Тю, что удумал, пес похотливый! Будто не знаешь, что это ей только в радость будет! Нет уж, никаких радостей, пущай мучится.

Федька сконфуженно опустил глаза.

— Ну, где эти охламоны? — строго поинтересовалась бабка. — Пришли?

— Пришли. У амбарных ворот ждут.

— Ждут? — Свекачиха ехидно ухмыльнулась. — Чай, второго пришествия? Зови немедля!

Федька кинулся к чуть прикрытым воротам, заорал…

Онисим с Евстафием — незадачливые ловители беглеца — сконфуженно поклонились:

— Звала, хозяйка?

— Звала-звала, нешто непонятно?

Налетевший вдруг ветер распахнул створку ворот, сразу стало заметно светлее, и яркая голубизна неба отразилась в светлых глазах несчастной девчонки, быть может, в последний раз…

— Знать, грите, тать Митька в болоте утоп? — Недоверчиво прищурясь, бабка кивнула на валявшуюся рядом с собой плеть. — Бери сперва ты, Онисим. Видишь на дыбе курвищу?

Онисим осклабился, кивнул.

— Вот и постегай ее маленько, ожги… Только смотри, глаза не выбей, у нас для того щипцы есть. Ну, что стоишь? Давай жги!

Онисим поудобнее перехватил в руке плеть, подошел, примерился, размахнулся… гнусная ухмылка заиграла на тонких губах его, глаза зажглись похотью и злобой.

Р-раз!

Первым же ударом — поперек живота — Онисим рассек кожу, и широкий рубец тут же налился кровью. А новоявленный палач не останавливался, зашел сзади, начал охаживать по спине, по плечам. Бил, бил, бил, приговаривая:

— На тебе, на тебе, н-на-а!

Девчонка орала, извиваясь от боли, и, наверное, распалившийся Онисим забил бы Мульку до смерти, да вмешалась старуха:

— Эй, эй, хватит. Не порть нам веселья!

По бледным щекам жертвы катились крупные слезы, девчонка дрожала и, казалось, уже не в силах была кричать.

— Жаль, Акулин отказался прийти, — усмехнулась бабка. — Ну, у него есть кого умучить, чай, сегодня и позабавится.

— Уже забавится! — с ухмылкой пояснил Федька Блин. — Всех своих отроков приказал к лавкам привязать да в людской со стены кнут взял. Довольный!

— Это какой же кнут? — Свекачиха насторожилась. — Неужто воловий, батюшкин? Как бы не поломал, ирод! Эй, парни, а ну-ка сбегайте приглядите… Евстафий, с ними пойди.

Холопы поклонились и тут же ушли. Скрипучей воротной створкой играл ветер. Жалобно так: «Скирлы-скирлы, скирлы-скирлы…»

— Ой, не стоило об Акулине беспокоиться, — Федька Блин покачал головой. — Чай, поломает кнут, так заплатит! Сам хвастал — московиты, мол, с лихвой серебришка отсыпали.

— Э, чучело ты огородное, Феденька, — с осуждением посмотрела на него бабка. — Тут ведь не в деньгах дело, в памяти, понимать надо, дубина ты стоеросовая! Ой, никак отошла девка! Ох, Муля-Мулечка, я ль тебя не любила да не голубила? Пригрела змею ядовитейшую на груди, выкормила! И-и-и, как бы ране-то знати-и… А ты вот знай, боле-то мне от тебя ничего не нужно. Я и сама, без тебя, скумекаю, что ты могла рассказать, а что нет. Так что пошутила я — смертушка тебя ждет лютая, всем остальным в назидание. Все свои тут осталися, — Свекачиха обернулась. — В тебе, Феденька, я и раньше была уверена, а теперь вот еще и Онисима в деле вижу — силен.

Онисим покраснел от удовольствия — похвала, она и собаке приятна.

— Остальных-то холопей я потому услала, что нет пока веры им в кровавом деле, — шепотом пояснила бабка. — Присматривалась к ним — ишь, побледнели, кто и слюну глотал… Пусть идут, ну их. Мы и сами с девой нашей справимся, повеселимся уж от души, верно, Онисим?

Онисим молча кивнул.

Свекачиха ухмыльнулась, мерзко так, пакостно. Молвила:

— Вот и хорошо, вот и славненько. Ты, Онисим, чем столбом-то стоять, возьми-ко с жаровни щипчики. Бери с опаскою, смотри, сам не ошпарься! Взял? А теперь подойди к деве нашей золотой, ненаглядной. Глянь, глазки-то у нее какие? Большие, красивые, блестящие… А ну-ка, вынь правый! Феденька, а ты голову ей подержи, чтоб не моталась!

Услыхав, Мулька дернулась, да напрасно — сильные руки Федьки Блина обхватили ее голову, словно тиски. В глазах несчастной отразились ухмыляющаяся лопоухая рожа Онисима Жилы и раскаленные клещи… В лицо пахнуло нестерпимым жаром. Дернувшись всем телом, девушка закричала, громко, тоскливо, протяжно, и крик ее разнесся по всей усадьбе.

Онисим примерился, раздвинул жала щипцов…

Огромная черно-серая тень, рыча, ворвалась в распахнутые ворота амбара, сбив с ног молодого палача, вцепилась в горло! Раскаленные щипцы отлетели в угол, разочарованно клацнув.

Онисим захрипел, так до конца и не поняв, что последний час наступил, увы, не для Гунявой Мульки, а для него самого. Захрипел, дернулся пару раз и умер, захлебнувшись собственной кровью. Загремев обрывком цепи, пес Коркодил поднял окровавленную морду, зарычал и тут же бросился на Федьку. Так они и покатились вдвоем: Федька, крича, пытался оттолкнуть от себя разъяренного зверя, с ужасом чувствуя, как все сильнее сжимаются на его горле острозубые челюсти…