Отряд: Разбойный приказ. Грамота самозванца. Московский упырь

Митрий подошел ближе, остановился, внимательно рассматривая незнакомца. Лицо у того оказалось какое-то бабье, рыхлое, пухлощекое и, кажется, даже беленое! Ну да, беленое! И щеки горят — не сами по себе, румяна! Ну и ну…

— Черен, как ворон, черен! — с каким-то придыханием, явно недовольно, простенал толстяк и, махнув рукою, пожаловался: — Ну не глянутся мне чернявые, ты ж знаешь, бабуля!

— Во прошлое-то лето тебе всякие глянулись, только подавай, — вполголоса произнесла Свекачиха. — А нынче, гляжу, — чистый князь!

— Да-а, — сладко ухмыльнулся гость. — Нынче я многое могу себе позволить… и многих. Не чернявых, а каких хочется! Впрочем… — Он строго посмотрел на Митьку. — Сыми-ка рубаху, отроче!

— Сымай, сымай, — подтолкнула бабка.

Пожав плечами, Митька медленно стащил рубаху, прикидывая, как половчее удрать. А ловчее выходило — через сени к воротам, те как раз были распахнуты, видать, ждали косцов — Свекачиха, кроме девок, держала еще и небольшое хозяйство: коровы, козы, бычок.

— Ой, так и знал, так и знал — тощой-то какой! Ровно диавол! — Толстяк захохотал, манерно прикрыв рот ладонью.

— Да что ж тебе не угодить-то никак, Акулиша?! — не выдержав, плюнула бабка. — Смотри, отрок-то лицом пригож, глазки сереньки… волос и правда темен… но уж не так, чтобы очень.

— Черен, черен, — снова завыл толстяк.

Митька, быстренько натянув рубаху, на всякий случай сделал несколько шагов к двери.

— Словно диавол. Черт, черт, чистый чертушко. Ой, бабуля, что ж ты мне все чертей-то подсовываешь? Беленьких хочу, светлокожих, ласковых.

— Где ж я тебе их возьму? — Свекачиха задумчиво покачала головой.

А толстяк-то — содомит! — проняло наконец Митрия.

Привстав с лавки, содомит живенько подбежал к бабке и, встав на одно колено, молитвенно сложил пред собой руки:

— Найди, найди, бабуля! Приведешь — заплачу златом. У меня есть, ты не думай.

— Да вижу, что есть, — кивнула старуха. — Эвон, платье-то на тебе баское!

— Да уж, не дешевое! — Гость подбоченился и капризно надул губы. — Так приведешь?

— Приведу, приведу, куда от тебя деваться? Брысь, паря! — последнее слово относилось уже к Митьке, который, естественно, не заставил себя долго упрашивать, вмиг скатившись по крыльцу во двор.

— Что, не понравился? — ехидно осведомился околачивавшийся у ворот Онисим Жила.

— Не понравился… — Митрий бросил на него подозрительный взгляд. — А ты откуда знаешь?

— Да кто ж здесь Акулина не знает? — Онисим усмехнулся. — Акулин Блудливы Очи — известный содомит, слыхал?

— Слыхал… может быть, — Митька пожал плечами, силясь припомнить — слыхал ли? — А вообще кто это? Из бояр иль богатых купцов? Эвон, приодет как!

— Это Акулин-то боярин?! — расхохотался Жила. — Однодворец, живет себе в лесах. Ну, оброчники, чай, есть — но не так, чтобы много.

— Откуда ж тогда?

— Платье-то богатое? Да вот только что платье. Акулин любит пыль в глаза пустить.

— Интересно, откуда у него столько денег?

— Хм, — Онисим неожиданно показал Митьке кулак. — Откуда — не твоего ума дело. Ты здесь таковы вопросы не задавай!

— Да ладно, — Митрий махнул рукой. — Так просто спросил…

Выглянувший с крыльца Федька Блин жестом позвал Онисима. Тот побежал, а Митрий задумался, размышляя о богатом содомите Акулине Блудливы Очи. Однодворец, живет в лесах, видать, там и усадьба. Откуда богатство? Наверное, ограбил кого-нибудь… Так не шляются по лесам такие людишки, с которых на этакое платье срубить можно. Правильно сказал толстяк — не дешевое платье-то. На обоз напал? Силенок не хватит. А может, этот Акулин с разбойным народцем знается? С тем же Демьян Самсонычем с Кузьминского тракта. Вместе и делишки обделывают, сволочи, — отсюда и деньги. Митрий почесал за ухом: э, да ведь Акулиново богатство недавнее, будто только вчера куплено. Да и пошито на скорую руку — чуга явно маловата, портки морщинят, на поясе шов видать. Не притерлась еще одежонка, сидит коряво, словно с чужого плеча.

— Эй, парень, — от дальнейших размышлений отрока отвлек спустившийся с крыльца Онисим. — Подь.

Жила огляделся по сторонам, словно находился сейчас не на усадьбе бабки Свекачихи, а где-нибудь на многолюдной площади у соборной церкви. Огляделся, подождал, когда пройдут мимо дворовые девки с ведрами, потом шепнул:

— Отойдем.

Отошли за избу, на заднедворье, к овину.

— Вот что, паря, — Онисим заинтриговал, понизив голос, — выгодное дело для нас с тобой бабуся удумала. Хорошо заплатит.

— А чего делать-то?

— Парней подыскать, отроков. Только не всех подряд, а таких, белявых, пухленьких, ну, чуть помоложе тебя. И самое главное, чтоб ничьи были.

— Как это — «ничьи»? — удивился Митрий.

— Ну, вроде тебя, бродяжки.

— Где ж таких сыщешь, чтоб бродяжка — и пухленький? С голоду если только.

— Ну, неужто у тебя знакомцев нет, а? Ведь давненько уже в бегах, с весны почитай.

— Так а ты сам-то что? — мучительно соображая, как поступить, возразил Митька. — В нашей-то шатии…

— В нашей шатии все постарше тебя будут, — с ходу осадил Жила. — Не подойдут, тут и говорить нечего. Искать надо! Бабка сказала — к завтрашнему вечеру не найдем — на себя пеняйте.

— И что сделает?