Отрочество 2

— Марга[40]! — слитный рёв десятка молодых глоток. Кавалерия пошла в атаку! Поляки!

Сбросив тело, и извернувшись, закатился на всякий случай под повозку, обдирая лицо. И об обитый железом обод колеса связанные сзади руки — тереть, тереть… Несколько секунд, и я свободен, а што запястья кровят, то ерунда!

Подхватив винтовку кого-то из убитых англичан, навскидку к плечу… выстрел! Тот, молоденький, засучил ногами, а я ощутил свирепую, всесокрушающую ярость… и едва ли не счастье! Враг повержен!

Вокруг кипел бой, я и, пригибаясь и падая то и дело, затащил под фургон сперва Саньку, полоснув по верёвкам штыком, а потом и Товию с Самуилом. Едва я это успел, как раздался короткий сабельный посвист, и мне под ноги скатилась отрубленная голова в британской фуражке, с ремешком под подбородком.

Почти тут же шум боя стих, и я только услышал, как добили выстрелом в упор кого-то из раненых британцев.

— Пресса! — проорал я, не выпуская из рук винтовки.

— Егор? Ты?! — подъехавший всадник соскочил с коня и присел на корточки, бестрепетно глядя в дуло винтовки.

— Котяра?!

Мы вылезли из-под повозок, и сразу — объятия, рассказы…

— … второй раз с британцами сталкиваюсь, — жаловался я другу, — и второй раз такая оказия!

Меня бил тяжёлый отходняк, и разобрало многословие, путанное и бестолковое. Рядом растерянно топчется Санька, улыбаясь деревенским дурачком. Близнецы улыбались так же глупо, не в силах даже и встать. Только крупная дрожь, да гримасы, пробегающие по лицам, и снова — улыбки, и полные бездумного счастья глаза.

— Постой! А Ганецкий где! — озираюсь, — Надо же выразить свою…

— Ушёл я от нево, — отозвался Котяра, улыбаясь чуть смущённо, — а ты писал, да? То-то, я думаю, письма не тово…

— Да-а?

— Угу. Такой, знаешь… я шёл к нему, потому как ротмистр и всё такое… а оказалось — Иван!

— Нет, не подумай! — поправился он, — Не как разбойник, а знаешь… атаман такой, всё больше на лихости да на заигрывании с подчинёнными. Ему эта война — как спорт или охота, в удовольствие будто! Такой ради азарту там людей положит, где можно вовсе без выстрелов обойтись. Я таково на Хитровке наелся — во!

Он полоснул себя ребром по горлу с видом самым свирепым.

— И если уж воевать, — решительно добавил друг, — то должным образом!

— Да вот, — Котяра встал, — командир мой.

Молодой мужчина, похожий изрядно на Дон Кихота, закончив распоряжаться, подходил к нам.

— Дзержинский, — представился он, протягивая руку.

— Феликс Эдмундович?! — жму растерянно, и сам не понимаю, откуда это — ощущение, будто встретил человека давно знакомого.

— Мы знакомы? — в его глазах лёгкое удивление.

— Да где-то слышал, наверно, — вид у меня совершенно потерянный, и спешу представиться, прячась в оковах этикета.

— А-а! Наслышан! Как же, репортажи ваши Палестинские, да и до того…

… и как-то мы с ним сразу сдружились.

* * *

— Мон колонель! — сопровождающий волонтёров лейтенант зашёл в штабную палатку и выпрямился ещё больше, лихо отдав честь, — Русские волонтёры, мсье Корнейчук и Житков!

— Герои сражения при Коленсо[41], наслышан! — полковник Вильбуа-Марейль[42], встав из-за стола, отдал честь, и протянул руку, которую одесситы не без гордости пожали.

Побеседовав несколько минут, и выразив своё безмерное удовольствие их службой, он поздравил их капралами и распрощался.

— Месяц назад, — задумчиво сказал Николай, выйдя из палатки и глядя на капральские нашивки в загрубевшей ладони, — и подумать не мог, а ныне — как так и надо… Капрал, ну надо же!

— Интересно живём! — весело отозвался Борис, потянувшись всем телом к жаркому африканскому солнцу.

— Да! — Корнейчук сжал нашивки в кулаке, и будто прислушался к кому-то внутри себя, — И отныне — только так!

Глава 22

Сниман принял нас без расшаркиваний, не отвлекаясь на такие нелепые мелочи, как этикет. Сидя у входа в штабную палатку в одной застиранной пропотелой рубахе с подтяжками поверх, он раскуривал старую трубку и рассматривал с такими же непрезентабельными бурскими офицерами лежащую прямо на земле карту, тыкая в неё веточками и переговариваясь негромко.

Символически приподняв жопу с бревна, африканер пробурчал приветствие, и начал расспрашивать Дзержинского безо всяких экивоков, держась без генеральской спеси, но и без панибратства.

— Так… так… — кивал он иногда поляку, задавая вполне дельные вопросы — с моей, дилетантской точки зрения. Где произошла стычка, уровень подготовки драгун и прочее в том же духе. Выслушав Феликса, он задумался ненадолго, хмуря усталое лицо, заросшее густой бородищей, и отчаянно дымя трубкой.

— Есть что добавить? — спросил он наконец меня, жестом отпуская Дзержинского.

Красочно описываю наши злоключения — благо, материал уже фактически сложился в моей голове в острую и очень злую статью, где воедино переплелись африканский колорит, моральный облик бандитствующих британцев, и умелые действия храбрецов-волонтёров. Сниман только крякал довольно, да головой качал при особо острых пассажах.