Отрочество 2

— Генерал, — закончив рассказ, чуть отступаю в сторону, жестом приглашая близнецов, — позвольте порекомендовать вам моих друзей, Самуила и Товию, выразивших желание вступить в ряды бурской армии.

— Иудеи? — Сниман смерил их взглядом.

— Мы из Одессы… — начал я объяснять расклады.

— Здрасте… — чуточку невпопад влез Товия, улыбаясь и чуть ли не виляя хвостом при виде столь большого, но близкого народу начальника.

— Парни они простые, — ожёг я провинившегося взглядом.

— Видим, — хмыкнул один из офицеров, послышались смешки.

— Сочувствие к народу буров заставило их приехать в эти благословенные Господом земли, а бесчинства англичан преисполнили чашу терпения! Если прежде они, люди сугубо мирные…

Самуил при моих словах об их мирности заулыбался удачной шутке и спрятал за спину громадные ручищи с перманентно разбитыми костяшками.

— … мирные, — повторил я, давя голосом, и близнецы закивали усиленно, глядя на генерала преданными глазами. Буры заулыбались уже в открытую, — помогали бурам как возчики и торговцы, то столкнувшись с этими беззаконными негодяями лично, они решили взять в руки оружие.

— Так… — он смерил их взглядом, и близнецы затаили дыханье. Короткий приказ, и чернокожий слуга срывается с места, и босые пятки его взрыли африканскую землю.

Минут пятнадцать мы беседовали с генералом о газетных статьях, пропаганде, Одессе и Москве. Как мне показалось, изрядное невежество, типичное для буров, соседствует в нём с достаточно развитым, практичным умом.

Близнецы в это время вели себя браво — играя мышцами, втягивая животы и надувая грудь. Безыскусно, и несколько даже просто, но африканеры вполне благосклонно отнеслись к желанию показать себя в лучшем виде.

Мишка подъехал верхом, скинув поводья прибежавшему вместе с ним генеральскому слуге, и заулыбался при виде меня.

— Генерал, — опомнился он, изображая подобие фрунта и делая степенный вид, как и полагается ценному военному специалисту.

— Вот, — кивнул тот на близнецов, — волонтёрами просятся. Возьмёшь?

— Здоровски! — степенный вид пропал на миг, и появился заулыбавшийся мальчишка, — Кхм… да, генерал! Парни надёжные, давно знаю.

— Принимай командование, — отмахнулся Сниман, и потеряв интерес, отпустил вскоре и нас. Остался только Санька, ибо натура! К нему буры относятся с уважением… большим, чем ко мне, ежели по чести. Немножечко досадно даже, и гордость одновременно. Так што за брата не волнуюсь — накормят вовремя и вкусно, напоят, и под пули не выпустят.

Отгрузив с близнецами их «приданое» и переговорив с Мишкой, я отправился к отряду Дзержинского, влекомый неутолимым любопытством.

О себе Феликс рассказывал скупо, будто даже и не понимая самого интереса к своей персоне. Зато охотно рассказывал о пропаганде среди рабочих, ссылке и побеге, своих убеждениях.

— Я марксист, — рассказывал он, пока Котяра хлопотал с кофейником и угощеньем, — … в Преторию? Во многом случай, а отчасти и романтика.

Он усмехнулся едва заметно.

— Африка, свободолюбивый народ буров… Действительность оказалась более неприглядной.

— Жалеешь? — кивнув благодарно другу, принимаю чашку с кофе и горячую лепёшку, густо намазанную толстым слоем свежего масла. Сказать бы кому… а здесь так и воюют — с пасущимися неподалёку стадами и дойными коровами. Не сказать, штоб вовсе уж много, но ежели подсуетиться, молочка и маслица можно достать. Ну и из ближайших ферм привозят, и што характерно — бесплатно!

— Нет! — отвечает решительно, и видно, што сам не раз думал над этим, — Колониальная британская система много хуже фактического рабовладения африканеров! Меньшее зло.

— Африканеров проще… — он сощурился, и по худому лицу катнулись желваки, — передавить.

Глаза у Дзержинского постальнели, и видно — сталкивался со… случаями. Я и сам видел не раз неприглядные стороны рабовладения, а просто — глаза закрываю. Приходится.

Много говорили — о нём, обо мне, работе репортёра, уже моих убеждениях…

— Марксист? — тру подбородок в раздумьях, — Наверное, всё же нет — вообще нет, или пока… хм… со временем определюсь. Но социалист — без сомнений!

Феликс ушёл, деликатно дав нам с Котом возможность переговорить наедине.

— Ну и как воюется? — мне почему-то неловко, што он — да, а я с карандашом и фотоаппаратом. Спохватываюсь нелепости вопроса, и такое… будто даже и стыд — за то, што некомбатант, за…

— С Феликсом-то? — он кусанул свою лепёшку и закивал, — Хорофо! То есть хорошо. С Ганецким я уже говорил — авантюрный когда не надо, а Феликс, он…

Котяра зашевелил пальцами.

— … не менее авантюрный, но знаешь?! По уму, а не дурной лихости! Та-акое иногда… — он затряс головой, — но вот всё, всё просчитывает! И объясняет каждый раз — почему именно так. Тактика, потом эта… психо…

— Психология?

— Она! На картах разбираем сперва, где там и што, потом в психологию противника пытаемся вникнуть, снова тактика и эти… штучки всякие. Голова!

— Ты знаешь! — Котяра оживился, — Он попервой у поляков был! Польская кавалерия — Жубер, кажется, формировать начал. Сенкевича, што ли, начитался генерал!