Отрочество 2

— Ети ево мать! — ругался беззлобно Санька, щурясь от ослепительно белого солнца, и поглядывая в сторону повозки с мистическим уважением. Он, похоже, всерьёз опасается, што папаша не только видит, но и слышит нас с расстояния более чем в полсотни метров, — Вот ей-ей, не знал бы, што он белее белого, так поклясться мог бы, што в его дедушках колдун какой африканский затесался, да не из самых слабых! Вот как, а?!

— Шаман, однако, — согласился я братом, смутно понимая, што папаша, как истинный степняк, сидючи на козлах, слился с вельдом в этаком…

«— Медитативном трансе»

… ага, трансе. Ну и опыт, не без того! Чуть иначе брякнуло где, замешкалась лошадь, переступив иньше ногами, фыркнул бык, как многоопытному скотоводу как картинка перед глазами. Похожее, но сильно послабже, могу и практикую в лесу и на Хитровке… н-да… Но выглядит крутёшенько, не поспоришь. Такая себе обыденная мистика, густо замешанная на опыте.

— Думаешь, действительно шаман? — брата ажно распёрло от любопытства и предвкушения интересного.

— Ну… — сняв шляпу, и обмахиваясь, почесал немытую, в бурских традициях, голову, — всё могёт быть! Он может и сам так не считать, объясняя это Божьей Благодатью, а на деле — ду-ухи!

Последние слова я провыл ему в лицо, вытаращив для антуражности глаза, пуча их самым старательным образом.

— Ух! — Санька от восторга завальсировал лошадью, заставив её провернуться кругом. С годик назад он был изрядно суеверней, а сейчас, повертевшись в своих художницких кругах, как так и надо! А то! После спиритизмов со столоверчениями лёгкий флер возможного шаманизма никак не испугает.

Период у нас сейчас такой, богоискательский и любопытственный. С бурами о том разговоров не ведём, но считаю, што есть што-то этакое в анимизме, да и тенгрианство[54] очень даже и да… интересненько. Вообще — интересно о таком читать, о различиях.

Когда путешествуешь вот этак по просторам Африки, далёкий от батюшек и добровольно-принудительных походов в церкву, мысли в голову приходят порой весьма вольнодумные. Да собственно, тут важнее не африканская действительность вокруг, а отсутствие батюшек, с законами о защите православия.

Бы-ыстро шаблон трескается! Сперва на Священное Писание иньше смотришь — без постоянного-то долбёжа, на ветви древа христианского, а потом и вовсе — сам думать начинаешь. Своей головой, не заёмной.

И это я даже не о себе с Санькой, а о здешних русских. Вроде бы все православные, разговаривать начинаешь, такой ой всплывает…

— Батюшку сюда хорошего, из старообрядцев, — озвучил я всхрапнувшей лошади всплывшую было мысль, и задумался было, а на хрена?

«— А просто!»

Хм… а почему бы и не да? Чем дольше я обдумывал эту мысль, тем более привлекательной она мне казалась. Такая себе диверсия против долгогривых — ответочка, значица… За всё хорошее. Мишке, опять же, приятно будет.

Да и здешним русским, из тех кто остаться решит, проще будет русскость сохранить, не расплёскиваясь по кальвинизму, но без этой… идеологической подоплёки. Жандармской. Русские будут, а царёныши — мимо! Хе-хе! Хрен им, а не Африка. Перетопчутся.

Короткий посвист для привлечения внимания, и Дирк, наш новоявленный старший брат, молодая копия папаши, только што не обросший бородой, подняв руку над головой, выразительно крутанул влево. В некоторых сомнениях — правильно ли поняли жест, поскакали туда, объезжая стадо, и оттеснили дурных бычков от зарослей, в которых могли таиться хищники.

Дрессируют нас жостко, без всякого снисхождения на временность акции, но обиды на то никакой, а напротив — полное пониманье и единенье! Потому как народ здесь глазастый, и малейшее несоответствие заявленным ролям, и…

Не в форме потому што, под личиной и такое всё… Не факт, што спасёт наш рапорт о зачислении в ряды, и пусть негромкая, но всё-таки… не слава, но известность. Попадётся озлобленный служака, и всё, станцуем с конопляной тётушкой!

Дурнинные мысли отогнал подъехавший Корнелиус, жизнерадостный, как школьник на выпускном. Всё-то ему приключение, всё-то р-романтика!

— Настоящими бурами становитесь, — похвалил он снисходительно, явственно пересиливая себя.

— Настоящими нам никогда не стать, — легкомысленно отмахнулся Санька.

— Настоящими нам никогда не стать, — повторил Корнелиус, чётко проговаривая слова как должно. Санька повторил, а вслед за ним, под требовательным взглядом бура, и я. Потом, снова и снова — типичные разговоры африканеров. Прогоняются темы, возможные каверзные вопросы, поправляется произношение.

Учёба наша не прерывается — мы говорим, говорим… и всё время в деле, часто… и пожалуй даже, чаще всего ненужном. Проверить коров, осмотреть копыта лошадям, наломать и нарубить сухостоя для костра. Раз за разом.

Корнелиуса сменяет неулыбчивый Дирк, немигающее глядящий на нас, и если што не по нём, звучит:

— Не так… и старший брат, текучим движением слезая с коня, показывает, как надо, — повторить!