Отсебятина

Я присел к собаке, обнял за шею, и развернул в сторону дома:

— Пойдём-ка, мой милый, ты я вижу замёрз. — Сказал я, по обыкновению, больше себе, чем ему. Пёс, что уже уловил запах страха юной косули, был до неприличия добр, и простив мне невольное лукавство, вильнул хвостом, да послушно пошёл рядом, нарочно задевая мою ногу своей., а за нашими спинами малышка косуля мчалась во весь дух, догоняя своих.

К тому времени, снег с дождём то ли вовсе рассорились, то ли, напротив, договорились, но их обоих не было видно. В небе царила одна луна. Она прятала довольную улыбку за веером прозрачной ткани тумана, растянутом пятернёй кроны дуба, ровно на китовом усе. Так и мы, скрываем добрые дела от себя самих. А малы они или велики, — какая, собственно разница? Никакой!

До слёз…

Бесконечная ажурная кисея неба медленно сползает наземь.

Сне-го-пад…

Косуля, откинув слегка его плотный полог, высовывается, словно в окошко, подогнув уголок занавески, вглядывается в глаза пристально, взыскует правды, думает громко:

— Ты чего тут?

— А нечто неможно? — Дерзко ответствую я.

— Смотря чего для. — Слегка витиевато упорствует косуля.

— Ды-к… Пройтись. Побеспокою?

— Ещё как! Разве больше негде, кроме, как здесь?!

— Так лес же! Воздух! Грибы!

— Грибы, так-то, не для вас посажены, а воздух… — Негодует косуля. — Тут живут, вообще-то, если ты не знал. Любят, ссорятся, дети растут, старики горбятся, всё, как у вас, у людей. Мы ж к вам в дома не стучимся, по кухням в грязных сапогах не топчемся, угощений не требуем.

— Вообще-то, случается… — Смущённо возражаю я.

— Ты про птиц в зиму или про мышей?

— Ну…. — Я задумываюсь в нерешительности, но косуля торопится расставить всё по местам:

— Не станешь прикармливать синиц, они найдут себе, где столоваться, но тебе ж самому то по нраву, когда зависимы от тебя те вольные птахи, и что, сними ты их с довольствия, погибнут. А касаемо мышей… тут ты, братец, сам виноват. Не зевай, следи за домом и порядком в нём, и будет тебе заместо мышиного проса — чистота и паутина по углам.

В изумлении глядел я на косулю, не понимая, в самом ли деле тот разговор или почудился.

Фыркнув недовольно, так что просыпался чуб снега со лба, лесная козочка не спеша, с достоинством развернулась, дозволила полюбоваться отороченными белым мехом шароварами, и прыгнула в самую гущу снегопада, где потерялась, совершенно слившись с ним. Ещё одно совершенное творение природы. Так радостно глядеть на любое из них. До слёз.

Заурядное

Пятак луны плавит закатное небо, брызжет каплями звёзд. Прислушиваясь ко влажному хрусту, что идёт от земли, луна понимает его причину, но сочиняет себе иную. Не из-за привычки говорить неправду, но для отвлечения от монотонности бытия.

— И чем же сия монотонность вам не угодила, скажите на милость?

— Так скука, знаете ли, однообразие… Мало красок, интонаций, чувств-с…

— Чего ж вам надобно?! Трясущихся синих губ или белых от гнева глаз, либо, быть может, разгорячённых смущением щёк?

— Ну, так — всего понемногу!

— Зачем оно вам, милейший? Неужто пробуждение поутру от естественных причин так нехорошо? Сон покидает вас и остаётся в прошлом, вы открываете дверцу в окне, дышите морозным воздухом, потом делаете гимнастику по Мюллеру, обтираетесь полотенцем и идёте завтракать…

— Слов нет, насчёт этого согласен, конечно, к этому я привык!

— Ну, таки вот, а коли посреди ночи постучат вам в окошко, да попросят…

— Чего?!

— Да что угодно! Воды, хлеба, переночевать, — мало ли. Испугаетесь, поди.

— Не знаю. Может быть. Не уверен.

— А я вот полагаю, что жаждут чужого беспокойства, не собственного. Дабы со стороны поглядеть, что выйдет из того. Лишённый перемен день более, чем хорош! Он предсказуем в каждом своём проявлении и уютен, как тёплый домашний халат.

Слышите, как точит дерево дятел? Мы не видим его, но верно знаем, что стружки от дупла непременно летят в сугроб. А луна, что расплывается по небу жирным пятном облака… разве она нехороша?

— …

— То то же. Довольно разговоров. Пойдёмте-ка пить скучный чёрный чай с колотым сахаром и булкою. Не слишком эдакое заурядно для вас?

— Отнюдь…

— Вот и славно.

Пятак луны плавит закатное небо, брызжет каплями звёзд, ровно кипящим жиром.

Только этим одним…

Бежит метель впереди паровоза, временами останавливается, дабы обождать. В спину ей — отставшие слегка снежинки. Оседают они на землю, запыхавшись, а метель им, — айда, за мной! Некогда, мол, прохлаждаться…

Смешно. Им, снежинкам, иначе-то и нельзя. Только прохлаждаясь не проводят они время в безделье. Их трудами нарядна округа зимой, худоба и ущербность сведены их же усилиями на нет. Всё ровно и гладко, а любой изъян — где его не отыскать, — глядится достоинством.