Отщепенец

Я голый. Снизу. Навзничь.

Она сверху. Голая.

Скачет.

Смешно. Очень смешно. Между ногами смешней всего.

Снизу — красный. Сверху — фиолетовый.

Перистый, как закат.

Груди подпрыгивают. Прыг-прыг. Во рту солоно. Чем быстрее подпрыгивают её груди, тем солоней во рту. Словно вяленой рыбы наелся, а пить не дают. Торчащие соски́ — синкопы в регтайме «Конферансье».

Ещё смешнее.

Пахнет фиалками и сбежавшим молоком. Кто пахнет? Что пахнет.

Свет из окна. Он пахнет.

Капля пота стекает на щеку. Грохочет. Грохочет.

Щекочет.

— А-а-а! Прекратите!

— Что с вами? Вам плохо? Позвольте, я взгляну…

— А-а-а!

Двигаюсь. Двигаюсь. Двигаюсь.

Движение — пространство. Движение — время.

Время горит во мне. Сгорает. По́том выходит наружу, сочится из пор.

Она подо мной. Двигается. Движение — чёрный хлеб.

Я на ней. Двигаюсь. Минута — ля-бемоль.

Регтайм «Конферансье» тычется мне в рот. Приплясывает.

Фиолетовый бемоль. Полтона. На ощупь — яичница.

С беконом.

Смеюсь. Смеюсь.

Взрыв мокрый, взрыв разлетается брызгами.

Кричу.

Крик — туман над клумбой с лилиями.

Я контролирую свои чувства. Мои чувства контролируют меня. Контроль чувствует, что это я. Чувства чувствительно бесконтрольны. Кан-кан. Троль-троль. Тролль. Свободен. Свободен. Ну его к чёрту, этот периметр.

Двигаюсь. Двигаюсь.

Не двигаюсь.

— Что это было?

— Не знаю, — доктор Йохансон пожал широченными плечами. Жест вышел детским. Казалось, он говорит, что не знает, кто разбил сахарницу. — Я не вникал в содержимое энграммы. Я просто остановил процесс повторного переживания. Извините, это нельзя сделать мгновенно, не рискуя повредить ваш рассудок…

— Вы изъяли это воспоминание из мозга кавалера Сандерсона…

Тиран полагал, что кричит. На самом деле он шептал: едва шевеля губами, упёршись в доктора стеклянным взглядом:

— Вы поместили энграмму в мой мозг…

— По вашему требованию, — оскорбился Удо Йохансон. — И, замечу, вопреки моим рекомендациям. Я предупреждал, что это может быть опасно.

— И после этого вы…

— Что я? В чём вы хотите обвинить меня?!

— …вы утверждаете, что не знакомы с содержанием энграммы?

— Утверждаю. И готов доказать это на любом суде. Допустим, хирург вырезал больному печень и отдал её в лабораторию. Пока больной в капсуле регенератора отращивает себе новую печёнку…

— В лабораторию? — буркнул Тиран. Он уже начал приходить в норму. — Почему не приятелю-людоеду?

— Хорошо, людоеду. Людоед поджарит печень с луком. Лаборатория проведёт анализы. Людоед отметит исключительно нежный вкус с пикантной горчинкой. Лаборатория укажет состояние внутридольковой дегенерации и очаговых некрозов. В любом случае хирург не будет знаком ни со вкусом печени, ни с внутридольковой дегенерацией.

— Вы хирург?

— В данном случае, да. Я психир. Я извлёк воспоминание, фактически скопировал его и передал вам в целости и сохранности. Оба действия я совершил в законном порядке, с разрешения носителя энграммы. Что помнил Гюнтер, что пережили вы — мне это неизвестно. Что не так с этой энграммой? Вы кричали…

— Посмотрите сами.

— Я не имею права.

— Я разрешаю. Нет, я настаиваю.

— Вы в курсе, что произнесённые вами слова приравниваются к письменному разрешению? Учитывая ваше звание и положение, к приказу. Любой эксперт, которому я передам энграмму нашей беседы, подтвердит…

— Смотрите, доктор. И будьте осторожны.