Отшельник

Самарин подумал, и достал третью бутылку. В наливке градусов двадцать, сильно напиться не получится, но для поддержания душевной беседы – самое то. Языки развязываются, мысли текут плавно и свободно, в голове приятно шумит, бородатые анекдоты кажутся верхом остроумия, и даже риторические вопросы вызывают непреодолимое желание ответить на них с подробностями и как можно более обстоятельно. Коварная в общем-то штука, эта вишнёвка.

Сам Андрей Михайлович о коварстве наливки знал и особо не налегал, предпочитая угощать несомненно хорошего человека и поддерживать разговор в нужном направлении. И вот наступил момент, когда Тихомиров в порыве воодушевления стукнул кулаком по столешнице и решительно заявил:

– Да если бы мне предложили отправиться в прошлое, я бы ни минуты не раздумывал!

То, что неженатого к своим тридцати годам участкового ничего не держит в двадцать первом веке, Самарин понял давно, но строил на капитана немного иные планы. Впрочем, нужно попробовать, а там уж как получится.

– Виталик, а не пора ли нам ударить по коньячку? – как бы невзначай предложил Андрей Михайлович.

– Обязательно, – с энтузиазмом согласился участковый. – А то этот компот и не берёт совсем. За что будем пить?

– За мечту.

– Хороший тост, Михалыч! Главное, жизненный.

Через час Самарин посмотрел на упавшего лицом в стол капитана, и печально вздохнул:

– Слабоватая нынче на градус молодёжь пошла. А с мечтой я тебе помогу, Виталик.

Андрей Михайлович неторопливо вышел за ворота и окликнул караульных на стройке:

– Эй, есть там кто живой?

Неизменный Филин появился как из-под земли:

– Туточки мы, княже! Сберегаем, стало быть, чтоб урону никакого не случилось.

От старосты явственно разило кислым пивом и луком. Понятно, что караульная служба для него всего лишь благовидный предлог смотаться из дома и выпить в отрыве от вечно недовольной жены. Где только ячмень раздобыли, ироды?

– Зови ещё троих и ступай за мной. Человека одного к себе в деревню заберёте. Но чтоб с вежеством и бережением, мать вашу за ногу! Утром похмеляться не давать.

– Как же так? – опешил Филин. – Нешто мы нехристи какие али звери лютые?

– Поговори у меня тут! – пригрозил кулаком Самарин. – Потом приду и проверю!

В ту ночь Андрей Михайлович долго не мог уснуть. Ворочался, несколько раз выходил на перекур, и задремал уже после рассвета. И знать не знал, что в эту ночь, но пять с половиной веков назад, метался по горнице ещё один человек, и тоже не мог уснуть. Звали этого человека Дмитрий Юрьевич Шемяка, самоназначенный по праву сильного Великий Князь Московский.

Князя мучила бессонница из-за дурных вестей. Точнее, из-за их обилия. Поначалу ничего не предвещало беды, а потом плохие новости посыпались одна за другой. И началось всё с того, что посланную вдогон сбежавшему княжонку погоню побили огненным боем неизвестные людишки. Так бы и бес с ним, с отродьем Василия, пропал и пропал… но видно по попущению диавольскому объявился сей отрок на Клязьме близ Гороховца, и назвался цезарским титулом. Смешно? Оно бы да, посмеяться да забыть, но уже ходят на Москве грамотки прелестные, в коих царь Иван заявляет о возврате к праотеческой старине, и прямо указывает на Дмитрия Юрьевича как на новоявленного Искариота и Святополка Окаянного.

Потом литвины, войны не объявив, Можайск осадили. А ведь совсем было собрался вести войско на Гороховец, дабы поучить мальца уму-разуму. Совпадение?

Дальше ещё хуже. Чтобы избегнуть смуты, послал верных людей в Углич к ссыльному Василию, да в Чухлому к матери его Софье Литвинке, решить вопрос престолонаследия тихо и надёжно, ядами или удавкой. И что? Из Углича ни слуху ни духу, а с Чухломы вернулся единственный думный дьяк Кулёмин, да и тот посечён плетями да лишён языка. Мычит телком голодным, и переломанными пальцами что-то написать пытается. Неужели утекла старая карга? Господи, за что такое испытание?

Дмитрий Юрьевич позвонил в серебряный колокольчик, заведённый на манер немецких земель, и приказал явившемуся на зов великокняжьему спальнику принести сладкого фряжского вина да позвать митрополита Иону для серьёзного разговора:

– Немедля его сюда! Хоть в исподнем тащите!

Юнец в кафтане из ярко-алой парчи замялся:

– Так это, Великий Государь, он того… Этого самого…

– Что там с ним случилось? Живо ко мне его!

– Так это… отъехал Иона давеча в Тверь.

– Куда?

– Может и далее, во Псков али ещё куда.

– Зачем?

– Так это… того самого…

– Ну?

– Как митрополит Евлогий ему анафему провозгласил, так и отъехал.

– Какой Евлогий? Али ты пьян, собака?

– Знамо какой, – смутился спальник. – Царёв митрополит. Который по старине.

– Ах ты пёс! Воровские речи против меня ведёшь? Пошёл вон!

Дмитрий Юрьевич с трудом удержался, что бы не выпроводить болвана пинками. Нельзя. Не простят. Убийство бы простили, но не такое вот умаление чести московского дворянина. Псы смердячие и злонравные…