Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Все в Веймаре, особенно театр, напоминает о великом музыканте. Здесь он прожил некоторое время с 1848 года. Приехал сюда тридцатисемилетним, в расцвете сил, чтобы вдохнуть новую жизнь в город искусств. Он возглавил придворную капеллу, поставил оперу «Лоэнгрин» Рихарда Вагнера, когда тот за участие в революционных событиях был изгнан из Германии. Меж тем пребывание в «Новых Афинах» у великого герцога Карла Фридриха оказалось не таким продолжительным и плодотворным, как мечтал сам Лист.

Как раз перед самым приездом в Веймар великий пианист давал концерты в России. Толстой помнит, с каким восторгом посещала петербургская знать музыкальный салон в Петергофе. Виртуоз, которого знала уже почти вся Европа, покорил северную столицу. Но одновременно — и знатную русскую княгиню Каролину Сайн-Витгенштейн.

Двадцативосьмилетняя княгиня была женой сына русского фельдмаршала, брак с которым для неё оказался несчастливым. Замуж она вышла в пятнадцать лет, отец её, польский магнат Ивановский, оказался в Сибири за связь с повстанцами. Так она и жила в родовом имении Воронинцы на Украине, отрезанная от мира летом, весной и осенью непролазными дорогами, зимой — заснеженными полями, деля свой досуг между книгами и музыкой, когда муж её предавался кутежам в Петербурге.

Она была привлекательна, хотя довольно крупный нос несколько портил её внешность. Лист увидел её в Киеве и не мог миновать Воронинцев.

Большой свет не прощает людям, которые уже одним своим талантом и независимостью поведения бросают вызов. Рассказывали, что на одном из петербургских вечеров генерал из свиты императора, подойдя к Листу, спросил, откуда у него ордена на фраке. «Вы ведь не брали крепостей?» — «А у вас? — возразил музыкант. — Вы ведь не играли на фортепиано».

Как говорили тогда в Петербурге, Лист позволил себе бестактность даже по отношению к самому российскому императору. Когда он однажды начал свой концерт, Николай Первый обратился к сидевшему рядом Бенкендорфу с каким-то вопросом. Тотчас звуки музыки смолкли. Царь недоумённо поднял бровь и спросил, почему пианист прекратил игру.

Лист ответил: «Когда говорит император, все должны замолкнуть». — «Играйте!» — раздражённо бросил царь.

Не дожидаясь расторжения брака, княгиня вместе с дочерью покинула Россию и приехала к Листу в Веймар. У них была надежда, что супруга великого герцога Мария Павловна, родная сестра российского императора, убедит своего могущественного брата разрешить получить развод. Но царь, напротив, выразил неодобрение поступком княгини. Перед нею захлопнулись двери веймарского двора, и она осталась жить на птичьих правах в маленьком домике на улице Хофгертнерай, переделанном для Листа из жилья придворного садовника, где не было даже кухни и еда всякий раз доставлялась из ресторана.

Вскоре чета переселилась в Рим. Там в доме у собора святого Франциска Толстой и навестил Листа и княгиню. Дружба стала сердечной. Всякий раз, когда они виделись, Толстой с наслаждением внимал звукам музыки, рождавшейся из-под пальцев великого пианиста.

Лист никогда не позволял упрашивать себя сыграть, а садился за рояль и играл так, что совсем уносил слушателей из обыденной жизни в мир, который никто не был в силах покинуть весь вечер.

О каких приёмах мастерства можно было говорить, следя за его игрой, если даже те, к которым он прибегал, не замечались или не ощущались вовсе. Не было ни рояля, ни даже звуков, ибо никто из присутствующих, казалось, не воспринимал их слухом, а всем сердцем сразу.

Особенно поразило Толстого исполнение Листом «Лесного царя» Шуберта. В тот вечер Лист подошёл к пианино, остановился в задумчивости, рассеянно оглядел присутствующих, затем быстрым порывом бросился к инструменту и, встряхнув гривой, ударил размашистым жестом по клавишам. Бегство испуганного всадника от преследований лесного царя подняло в струнах бурю отчаянной скачки от настигающей гибели, а смерть ребёнка в заключительных аккордах пьесы вызвала в инструменте протяжный, жалобный и беспомощный стон. Мелодия оборвалась как срезанная, и, кажется, по комнате пронеслось само веяние смерти.

Те, кто слушал когда-то известного Паганини, говорили, что у него есть третья рука. О Листе можно было сказать, что у него каждый палец — рука.

И не только музыка. Толстому были близки мысли великого пианиста об искусстве и предназначении художника.

Видеть в искусстве не средство к достижению эгоистических наслаждений или бесполезной известности, но симпатическую силу, сближающую и соединяющую людей, — такова задача художника, убеждённо говорил Лист. Пусть художник, добавлял он, откажется от себялюбивой и суетной погони за успехом, пусть виртуозность будет ему средством, а не целью, и пусть он помнит всегда, что гений обязывает не менее, чем благородное происхождение.