Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Был бы он самонадеян, непременно явилась бы мысль: шестнадцать лет назад здесь, в Александринке, ничего не поняв, высокомерно освистали его «Фантазию» и, выполняя волю царя, выбросили её из репертуара, ныне же «Смерть Иоанна Грозного» принята на ура! Но ему и в голову не пришло это сравнение: там был кое-как сметанный на живую нитку насмешливый водевиль, здесь — плод его души, главное, наверное, дело всей его жизни.

Ещё перед прохождением драмы в цензуре возникали опасения — пропустят ли ужасы, творимые палачом-государем? Писатель Иван Александрович Гончаров, он же один из тех, кто сам недавно давал разрешения, даже всплеснул руками: «Какая же, с позволения сказать, трагедия, если в ней нет ужасов? Тогда и Шекспира надобно, господа, запрещать...»

И всё же сразу после первой постановки объявилась толпа злобствующих, сплотившихся вокруг петербургского полицмейстера. Стараясь быть, как говорится, святее Папы, то бишь прозорливее самого царя, они повсюду стали трубить, что пьеса графа Толстого — крамола, направленная на поругание власти и на то, чтобы научить народ строить баррикады. В ответ же им — сторонники спектакля: пьеса эта — протест против злоупотреблений властью и в то же время произведение, ратующее за монархию справедливую, каким-де и является правление Александра Второго.

Целый месяц в газетах — то похвала, то ругань; и любопытно, что чаще всего с нападками выступают или ярые обскуранты, готовые подавить даже малейший намёк на либерализм, или, наоборот, откровенные красные и нигилисты, чуть ли не призывающие к свержению тронов.

Но есть и критика неясная, путаная, ничего не проясняющая, кроме желания самого критика показать, как говорил Гоголь, собственную образованность. Такова, кстати говоря, статья Анненкова «Новейшая историческая сцена», тиснутая в «Вестнике Европы» ещё по выходе «Смерти Иоанна Грозного» в журнале «Отечественные записки».

Поначалу — будто панегирик: «Самая блестящая сторона нового произведения гр. Толстого есть, без сомнения, сценическая, и даже ошибки автора так же точно обнаруживают талант, как и созданное им лицо Ивана Грозного, как и вся эта драма с её смелой и оригинальной постройкой». А далее: «Мы, однако же, весьма склонны думать... что поучение в уме автора «Смерти Иоанна Грозного» было заготовлено ранее самого ядра драмы...»

Да лучше б он выругал пьесу, как сделал критик «Современника», чем это качание из стороны в сторону — и похвалить боится, и осуждает сквозь зубы! А главное — бросает упрёк в тенденции, которую он, Толстой, заготовил, мол, ранее замысла пьесы и что есть мочи решил её провести в своей драме. И это упрёк ему — певцу чистого искусства, у которого нет иных намерений, кроме создания характеров!

Тут уж он не стерпел, ответил тем, что у Анненкова — чухонский язык, да откуда же быть другому, если брат его был обер-полицмейстером. Понял после сам, что не стоило так «клепать» на критика, недостойная это полемика, но чего не сделаешь в азарте.

Определяло же отношение к пьесе мнение людей сведущих и талантливых. Тот же Гончаров высказался о драме: «Превосходная пьеса, по высоте строя и тона относящаяся к разряду шиллеровских, а по стихам — пушкинских созданий». Профессор Никитенко свой разбор пьесы окончил так: «Трагедия гр. Толстого принадлежит к тем серьёзным, капитальным, истинно художественным произведениям, каких в нашей литературе вообще немного, а в текущей и вообще не замечается. К этому мы не без удовольствия спешим прибавить, что, сколько нам известно, мыслящая, образованнейшая часть публики одного с нами мнения».

Александр Васильевич, профессор Петербургского университета, критик, цензор, действительно знал, что говорил, ссылаясь на мнение мыслящей публики. Успех трагедии в Петербурге был столь огромен, что ложи раскупали за две недели и ни разу не оставалось ни одного непроданного места. Дирекция театра исключительно на «Иоанна» подняла цены, и за него платили, как за оперу. Накануне представлений с 8 часов утра уже становились в очередь у кассы, открывавшейся только в 9. А барышники продавали по 25 рублей билеты в кресла, и это — не на первое представление, а на четырнадцатое! Из Москвы приезжали, чтоб посмотреть пьесу, отдельные лица и целые семьи и возвращались, не увидев её.

Премьера в столице состоялась в четверг, двенадцатого января 1867 года. Вслед за Петербургом спектакль стали готовить в Москве в Малом театре, постановку разрешили в Нижнем Новгороде, Казани и Воронеже.

А Толстого уже ждал Веймар: здесь в январе следующего, 1868 года, одновременно с премьерой в московском театре, «Иоанн» должен был быть поставлен на немецком языке в переводе Павловой.

В окнах замка в Вартбурге — свинцовые рамочки, как медовые соты. Если сесть у дубового стола и смотреть вниз, откроются удивительные по красоте горы, покрытые лесом, а у больших старых деревьев, что растут под самым окном, видны лишь макушки.

Замок древний, так и кажется, что в его помещениях с гербами, старинной мебелью и посудой непременно столкнёшься с привидением.