Оттенки тьмы

Тепкоев посмотрел на небо, в ту сторону, куда указал родственник, и увидел четырехмоторный самолет. Так как он в свое время прошел «Курсы усовершенствования офицерского состава» в Балашихе, он сразу опознал, что это не «Ан-12» и не «Ил-76». Это «Геркулес», стандартный средний транспортный самолет НАТО. Только непонятно, что он тут делает, и вообще…

Самолет начал разворачиваться и снижать высоту – и Тепкоев с ужасом понял, что сейчас будет.

– К машинам! – Он схватил кого-то за шиворот и потащил за собой…

Бывшая Россия, где-то между Пензой и Ульяновском

Тысячный день Катастрофы

Сегодня был знаменательный день. Тысячный день Катастрофы – и мы все еще были живы…

Хотя все мы – все до одного – прошли эту тысячу дней от первого дня до последнего. И в тылу никто не отсиделся, потому что тыла больше не было.

И фронта.

Ничего больше не было.

По этому поводу я разрешил всем, кроме ночной смены, по сто граммов. За то, что мы все еще живы. В экспедициях – был сухой закон, но сейчас можно было его и нарушить.

И нарушили. К беде.

Достали гитару, лучше всего у нас на гитаре играл Вова Крест, вот ему и дали. Он тронул струны…

Четвертые сутки пылают станицы,

Горит под ногами Донская земля.Не падайте духом, поручик Голицын,Корнет Оболенский, налейте вина.Над Доном угрюмым идем эскадроном.На бой вдохновляет Россия-страна.Поручик Голицын, раздайте патроны,Корнет Оболенский, налейте вина.Мелькают Арбатом знакомые лица,Шальные цыганки заходят в дома.Все будет прекрасно, поручик Голицын,За все тот, кто должен, получит сполна.А где-то ведь рядом проносятся тройки,Увы, мы не знаем, в чем наша вина.Поручик Голицын, так будьте же стойки,

Корнет Оболенский, налейте вина.А где-то уж кони проносятся к яру,Ну что загрустили, мой юный корнет?А в комнатах наших сидят комиссары,И девочек наших ведут в кабинет.Ах, русское солнце, великое солнце,Корабль «Император» застыл, как стрела.Поручик Голицын, а может, вернемся?Зачем нам, поручик, чужая земля?

Я тут же вспомнил… я еще живу на Удмуртской… двушка… мама… пластинка… открытая дверь на балкон…

Первые девушки…

Девяностый год.

Страна летела в пропасть, но вот сколько потом ни силился вспомнить – не было ощущения конца, не было ощущения чего-то страшного, неотвратимо надвигающегося на нас. У меня это время скорее ассоциируется с взрослением, с первым опытом, с первой девушкой и первым поцелуем. Может, потому я и не пропитался глухой, нерассуждающей ненавистью ко времени моей молодости и сохранил возможность рассуждать здраво.

– Чо за хня!

– Ты о чем?

– Чо за хня! Вы чо, так ничего и не поняли?!

Встал Вересов. Он был постарше меня, прошел Афган. Но на первые роли никогда не стремился.

– Вы чо, так и не поняли?

– А что мы должны были понять?

– Это, б… наказание! Нам всем!

– За что?!

– А за все!

– Конкретно?

– Конкретно – за то, что страну просрали.

– Ну, началось в колхозе утро…

– Погоди. Ты хочешь сказать, что я, например, мать с отцом потерял за то, что страну просрал, так, что ли?

– А что – нет?

Я встал.

– Так, харэ. Разошлись!

Пистолет сам прыгнул в руку.

– Разошлись, б…! Второй раз не повторяю!

Подтянулись и собровцы.

– Концерт закончен.

Не успев толком начаться. Люди начали молча, угрюмо расходиться.

По своим углам.

Выждав с час, пока немного страсти улягутся – я решил, что тему эту надо решать здесь. Пока не поздно.

У нас в республике – политические партии были… ну не запрещены, но их не было официально. Какая политика, когда такая ж… кругом.

Тем не менее неофициально люди все же делились, скажем так, на общественников и бизнеров. Общественники верили в то, что все должно быть государственным, чтобы никому обидно не было – но в то же время, скрипя зубами, признавали необходимость в каком-то виде и частного интереса. Просто – еще не вымерли люди, которые помнили пустые прилавки советских магазинов и хамское обслуживание в них. Так же и воровство.

Здравствуйте, у вас нет мяса? У нас нет рыбы, а мяса нет в соседнем отделе.