Оттенки

За последние дни Соня стала для меня какой-то загадкой. Глаза у нее выдавали желание довериться мне в чем-то очень важном, но с губ сбегали лишь обыденные простые слова, нередко угасавшие в грустном молчании. Я не решался расспрашивать Соню, не отваживался заводить речь о том, что, может быть, таило в себе зародыш будущих неожиданных решений. Помню, как однажды вечером, когда я собрался уходить, она с детской растерянностью ухватилась за полу моего пиджака.

— Не уходите еще… нет, нет, садитесь, сюда… поближе…

И снова черты девичьего рта тревожила невысказанная мысль, Соня молчала, глядя мне прямо в глаза.

Вчера, выйдя из ее комнаты, я повстречал на веранде Ланина и Анну Ивановну.

— Когда же вы едете? — спросил Ланин, видимо, продолжая начатый разговор.

— Завтра или послезавтра под вечер, как велит телеграмма, — ответила Анна Ивановна.

От этих слов у меня застучало в висках, я быстро простился и убежал в парк.

— Вот как! — твердил я сам себе, бредя по аллее. — И мне об этом ни слова. Стало быть, все было заблуждением, обманом.

Песок захрустел под ногами, я ускорил шаг, размышлял — в чем же именно меня обманули.

12 мая, в 2 часа утра

Не спится.

Ходил по комнате, сидел на балконе, смотрел на светляков, на их зажженные в сгустившихся сумерках фонарики. К полуночи они гасли, совсем как некие колдовские огни, что губят запоздавших путников, заводя их в трясину или сталкивая в пропасть. По морю плывет сверкающий огнями пароход; он гудит, но хода не сбавляет. Остановки нынче не будет — слишком большая волна. Лягушки раскричались вовсю; кажется, что целая орава мальчишек забавляется трещотками. По другую сторону долины, на склоне, мерцает одинокий огонь. С порывами ветра оттуда по временам доносится дикая песня, в которой слышен то воинственный клич, то звуки охотничьего рога. Это поют горцы, ночующие под чинарами. Луну словно насадили на дальний горный пик; оттуда она расстилает над миром покрывало, сотканное из ярких сновидений.

Всматриваюсь в темную долину, пытаюсь уловить в ней нечто невидимое, вслушиваюсь в шорох деревьев, надеясь дознаться у них о чем-то очень для меня важном и необычном.

Бедной голове моей не совладать с мыслями. Несметным роем несутся они с такой быстротой, что не настичь их, не задержать, хотя бы на мгновенье. Только показалась одна, как ее настигает другая, третья — и так без конца. Порою та или иная мысль, преображаясь в полете, снова возвращается ко мне, наподобие небесного тела, мчащегося по своей неизменной орбите. Бесконечно долго длится такое кружение дум, как будто влечет их неодолимая притягательная сила.

Сел к столу и только успел взяться за высохшее перо, как вошла она — тихой поступью, не проронив ни слова, будто хотела неслышно сесть рядом и прочитать написанное.

Я вскочил, ошеломленный бросился навстречу, впервые назвал ее по имени:

— Соня!

Словно сейчас только понял я истинное значение этого слова.

Смущенные, мы стояли друг против друга. Мое ли восклицание, или необычность встречи в новом месте смутили нас? У Сони трепетали губы и тяжко дышала грудь.

— Устала.

— Прилягте на шезлонг… или…

Я не посмел закончить свою фразу, но Соня прочла ее в моем взгляде и сказала с улыбкой, словно подшучивая над собственными словами:

— Я прилегла бы на кровать, если позволите…

— Неужели вы пришли пешком? — спросил я, когда она легла отдохнуть.

— Нет, приехала.

— Удивительно, что я ничего не заметил.

— Экипаж подъехал с другой стороны, сделал круг… из-за наших… Будьте добры, положите мне ноги поудобней — вот так, и укутайте их — они вечно мерзнут.

— Не низко ли голове?

— Нет, хорошо. Всему телу… очень хорошо… сейчас… и ногам тепло. Я немного покаталась у моря. Тетя с Ланиным пошли к водопадам. Она взяла меня… чтобы в последний раз. Ведь мы завтра уезжаем.

Итак, секрет выдан, но я делаю вид, будто пропускаю ее слова мимо ушей, будто ничего не слышал, отхожу на два-три шага, чтобы взять стул и перенести к постели.

— Нет, нет, садитесь поближе! — Соня похлопывает рукой по краю одеяла. — Хочу, чтобы сюда… мне так хорошо.

Сажусь на постель. Молчим.

— Мне и дома легче, когда вы приходите, — шепчет она, прищурившись.

И потому что я ничего не отвечаю, задетый за живое незаслуженной обидой и охваченный печалью, Соня продолжает:

— Завтра мы уезжаем. Хотелось еще раз побыть с вами. Каталась у моря и поняла, что должна… вот так, без предупреждения, прийти к вам и… уйти, чтобы другие не знали.

Моя прежняя обида рассеялась, и все же резкий чад от нее еще обволакивает душу.

— В Швейцарию едете? — спрашиваю я спокойно и учтиво, но голос выдает скрытое волнение.

— Сначала в Крым, там встречусь с отцом и братьями, а оттуда дальше — в Швейцарию.

Я смотрю в окошко.

— Значит, завтра.

— Завтра.

Это слово звучит сейчас глухо, словно где-то под сводами. Нам хочется поговорить, как прежде, но не подыскать ни мыслей, ни фраз. Только одно вертится в голове: завтра, завтра.

— Вы сегодня странный какой-то, чужой, — робко замечает Соня.

— С чего бы?

— Не знаю; боюсь, что сердитесь.

— Мне грустно.

— Что я уезжаю?

— И к тому же…