Оттенки

— Я только выполнял свой долг, — скромно ответил он и затем добавил: — Боялся за ваше сердце — хотело отказать.

— Однако выдержало?

— Выдержало. Просто удивительно.

— Сердце и раньше удивляло меня.

— Вот как! — усмехнулся он.

— А где наш противник? — спросил я с улыбкой.

— Противник? — в недоумении переспросил врач, не сообразив сразу, о чем речь. — Ах, тот? Злодей под замком.

— Он, видно, наказан, заключен в тюрьму. Нельзя ли повидаться с ним?

— Продайте его мне.

— Продать? Нет, нет, но если вы ничего не имеете против, то примите его как мой подарок — на добрую память, — сказал я, прибегнув к шутке.

Но лицо у врача было серьезным.

— Благодарю! — ответил он.

11 августа

Еду… еду домой, морем! Последняя лодка отваливает от парохода и на веслах идет к берегу. На ней среди красных тюрбанов одиноко белеет белая шляпа. Она принадлежит молодому врачу — моему единственному провожатому, который сошел с палубы только после третьего гудка.

— Счастливого пути! — кричит он с лодки, когда железную плоть судна уже сотрясают обороты винта.

— Спасибо вам — еще и еще! — откликаюсь я в ответ.

— Пишите! Буду рад получить от вас весточку.

— Боюсь обещать. Сам себе еще не верю. Для меня все так ново. Как будто только сегодня выбрался из пеленок и хожу на четвереньках.

— Итак, за новую жизнь, — доносится до меня голос доктора, он машет мне белой шляпой.

— За новую жизнь! — повторяю, словно эхо, и вспоминаю, что такие же слова слышал я раньше из других уст. Но теперь за этими словами скрывается новый смысл, новое значение.

Мне становится грустно, как всегда при расставании. Хоть ты и мечтал об отъезде, тебя неизменно охватывает тоска, когда оставляешь полюбившиеся места, дорогие воспоминанья. Смотрю на уходящий берег, отыскиваю знакомые очертания. Вот и косогор, поросший стройными чинарами, гибкими кипарисами. От них дальше на север высятся белоснежные пики, а к югу виднеются сады, дома, и за ними — море, отливающее то синим, то зеленовато-серым, то розовым. А за косогором дорога, по которой везли ее в тот последний день, когда я стоял на балконе, а в ушах звенели мальчишеские голоса.

В порыве радостного и щемящего чувства я шепчу:

— Мир тебе, мир!

Долго-долго провожают меня снежные пики. Сколько раз на рассвете и при заходе солнца следил я за оттенками этих вершин. Приходит в голову мысль о восточных мудрецах, которые, сидя в тиши и наблюдая тщету земного бытия, забыли об окружавшей их жизни.

Ну, что же, сидите, милые старцы. Еще не все думы передуманы, не все загадки разгаданы!

.    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

Почему так медленно движется пароход? Почему не обогнать ему резвящихся дельфинов, почему не оставить проносящихся чаек далеко за кормою?

Стать бы астральным телом и нестись вместе с думами и мечтами!

* * *

Сумерки загустели, но на западе небо все еще пламенело. Под снежными пластами сутулились в лесу сосны, походя на плодовые деревья, сулящие богатый урожай. Как белые башни, стояли на поляне ели; их ветви, отягченные снегом, пригнулись до самой земли. В глубине лесной чащи, мене деревьев, уже пала полоса ночного мрака, словно темное окно в каком-то неосвещенном волшебном замке, где пируют гномы и склоняются горбатые старухи, бормоча бессвязные заклинания. Со стороны поля лес обнажился — западный ветер стряхнул с деревьев снежный покров, и тут сумерки задержались дольше. На елях золотом отсвечивали шишки, выступали стволы сосен, окрашенные под цвет меда.

Заглядевшись, я остановился. Стыл ясный воздух, и мысли одолевала мечтательная дрема.

1917

Перевод Алексея Соколова.

Муха

1

— Кто здесь? — спросил Лутвей, внезапно пробуждаясь; он еще лежал в постели, хотя было уже около одиннадцати. Ответа не последовало, студент усмехнулся нелепости своего вопроса, повернулся на другой бок и хотел было вновь заснуть. Но он никак не мог избавиться от ощущения, будто в комнате кто-то есть, и в конце концов повторил вопрос.

— Это ты, Тикси? — добавил он спустя еще мгновение.

На этот раз в ответ ему послышался тихий смех.

— Ах ты плутовка! То-то я чувствую, нечистым духом пахнет, а она еще и не отвечает!

— Нечистый дух и я чувствую, — ответил женский голос. — Где ты опять был? Комната — словно пивной погреб.

— Неужели? А я этого не замечаю, только вот голова немного болит.

— Ты портишься.

— Ты так думаешь?

— Конечно, думаю.

— Ошибаешься… я вовсе не был пьян.

— Откуда же эта пивная вонь в комнате?

— Не знаю… наверное, от одежды… мы ведь долго сидели.

— Опять с Кулно?

— Были и другие, но я, разумеется, остался из-за Кулно, от него никак не уйти. Говорит он вроде бы мало, больше просто так, по пустякам, зубоскалит, а у тебя все время ощущение, будто вот-вот должно произойти что-то необыкновенное.

— Кулно тоже был пьян?

— Он никогда не напивается… Да и я тоже: сижу себе да смотрю, как другие пьют, слушаю их глупую болтовню…

— И прикладываешься за компанию к бутылочке, так ведь?

— Только немножко.

— Ах, немножко! А дверь-то опять оставил открытой.

— Настежь?

— Нет, просто не запер.